Ставшие известными планы металлургических компаний об увеличении рабочей недели до 52 часов вызвали массовые забастовки по всей Северо-Западной Италии. В считаные дни огромный коллектив ФИАТа, с его подавляющим большинством «массовых рабочих», неквалифицированных и молодых, не состоявших ни в профсоюзах, ни в левых партиях, непостижимым для стороннего наблюдателя образом оказался хорошо подготовленным к забастовке. Во время голосования, проведенного внутренними комиссиями в цехах, до девяноста процентов рабочих, включая всю молодежь с годом или двумя рабочего стажа, высказались за проведение стачки. Узнав об этом, руководство компании отозвало планы увеличения рабочей недели. У масс прорезался голос. В итоге профсоюз металлургов так и не организовал забастовку, но рабочая молодежь, без особых усилий заставившая работодателя изменить бизнес-стратегию, продемонстрировала колоссальный протестный потенциал. Более того, выяснилось, что против забастовки активнее всего выступали как раз члены профсоюза и компартии, потому что у их лидеров были для этого свои причины. Именно тогда социологи из зарождавшегося автономистского движения обнаружили в «массовых рабочих», вроде Пьеро, революционную субъектность и начали призывать их к систематическому неповиновению и осознанной борьбе с работодателем за власть над фабрикой. В этом случае социализм из программы отдаленного будущего вдруг становился реальностью. Молодые южане, никогда не читавшие ни Маркса, ни Ленина, выказывали неподдельную классовую сознательность, порожденную самой модернизацией капитализма.
Автоматизация, обобщая коллективный труд, укрепляя сотрудничество между рабочими, повышая их общую производительную мощность, в то же время следуя законам динамики самовозрастающей стоимости, превратила их в одушевленные придатки сборочного конвейера, фабричного деспотизма машин. Но именно этот бессмысленный и монотонный труд, согласно автономистским социологам, самой своей бессодержательностью должен был вызвать мотивированную реакцию «массовых рабочих» – протест и осмысленную борьбу за политическую власть над фабрикой, а затем и над всем обществом. Это было бы естественно, считали они. Раньеро Панцьери, ученик и неформальный преемник идейного наследия Моранди, призывал рабочую молодежь изучать рационализм новых технологий ради возможности немедленно приступить к «социалистическому использованию машинных средств производства». Такое «социалистическое использование» стало бы возможным только через механизмы рабочего контроля над производством. Впрочем, он не предлагал возвращаться к советам управления предприятиями, как в послевоенные годы, потому что в них функция рабочего контроля была подчинена «коллаборационистским» целям восстановления национального государства и электоральным нуждам партий антифашистской коалиции. На текущем витке развития рабочий контроль над использованием сложного технического оборудования, по мнению Панцьери, мог стать наиболее рациональным практическим способом перехода к социализму на самих предприятиях, здесь и сейчас, в отличие от нереалистичных программ введения в Италии плановой экономики сверху, после казавшейся несбыточной победы ИКП или ИСП[4] на выборах. В этом смысле, не будучи суррогатом завоевания политической власти, рабочий контроль мог бы стать максимальным выражением переходного этапа, средством давления на капиталистическое государство, залогом автономии пролетариата в рамках существующей системы, пусть сначала в условиях двоевластия, как в предреволюционной России, но с неизбежной перспективой дальнейшего решительного установления социализма во всем обществе.