Я вмешиваюсь, слегка меняя контуры прошлого и не поколебавшись ни мгновения. Строго говоря, я даже ничего не меняю – ибо уже поменял – в этот раз я просто осознанно контролирую процесс вмешательства.
Склонившись к лицу Схетты, лежащей у меня на руках, я трижды выдыхаю-дую: сперва в середину лба, а потом по очереди в закрытые глаза. Так это выглядит снаружи, так это мог бы понять гипотетический наблюдатель. Мои дуновения – чистейший акт магии, прямое воздействие, не связанное никакими формальными заклятиями и никакими правилами, кроме тех, которые выгодны мне в данный момент. Действуя, я совершенно точно знаю: в "это же время" на Дороге Сна, почти потерявшись в хаосе, Схетта совершает первое управляемое изменение…
Потому что я помог ей. А дальше она справится сама. Со всем и всегда.
Я выпрямляюсь, сделав всё, что нужно, и тотчас новым прикосновением к Нитям запираю часть памяти себя-былого – до срока. Не могу не запереть: непременным условием позднейшего взрыва осознания является неведение-до-взрыва.
А потом я бегу дальше).
Впрочем, я и сам…
Сьолвэн подарила моей любимой тело, память, магию. Ну а я способствовал обретению ею равновесия Сил, подстраховал первый, самый опасный шаг к высшему посвящению. И кто скажет, что важнее: первое – или второе? На Востоке говорили: "Родители дали мне жизнь, Учитель сделал меня Человеком". Только из подходящего материала можно сделать Человека, с этим не поспоришь – но нельзя отрицать и того, что без меня Схетта не стала бы высшей.
Схетта… В то же время, в том же месте, в том же состоянии Рин Бродяга…
Всё же довольно странное это ощущение-сознание: видеть, как трепещет на ветру перемен многомерная сеть неразрывных нитей. Сеть, которая одновременно является и не является мной, воспринимается и фактом вполне объективной, и в той же мере субъективной реальности; тем предметом, на который я воздействую для проявления желаемых эффектов – и инструментом любого мыслимого (для меня) воздействия…
Немалая часть этой сети, уходящей в условно-изменчивое прошлое, является существом, которое я по привычке зову – Рин Бродяга.
Именно мной оно создано. (На дальнейшее повлияло не только отсутствие части обычных барьеров, которые я сам же и снял. В частности, барьера страха. Я не боялся – и так, без какой-либо "разумной" осторожности, нырнул в глубокий транс. Но на этот раз я ещё и страховал в погружении сам себя.
Я-будущий – себя-бывшего. Отсекая лишние ветви восприятия-воздействия, направляя ядро сознания, формируя правильные Нити. И – так, на всякий случай – следя за обстановкой. Но не раскрываясь перед Фартожем, ибо незачем это. И рано.
Итак, здравствуй, Предвечная Ночь… …я снова здесь, в тебе… …а ты – во мне… …мы едины… …потому что семантик как таковых действительно может быть построено сколько угодно… …и меня интересует пласт Сущего, где название не отличается от называемого… …а объект от представления о нём… …и даже меж воспринимающим и воспринимаемым грань истончается до предела… …где моё сознание сливается с реальностью, становится реальностью, реализуется… …именно в том качестве, в каком я выберу… …и на этот раз я выбираю качество, позволяющее воспринять основной поток времени как нечто внешнее по отношению ко мне… …и даже обратить ход времени вспять… …чтобы увидеть… …великое множество существ, предметов и действий, которое тут же сокращаю до вполне конкретного участка в потоке событий.
Устанавливаю себе новые пределы. Значительно расширенные в сравнении с теми, что существовали чуть раньше, но по меркам меня-будущего страшно тесные.
А потом я перехожу от наблюдения к действию, и…) Ранее. (Рин опустился на лежак, принимая расслабленно удобную позу – кажется, в традиции йогов это называлось сукхасаной, то бишь позой мёртвого – и закрыл глаза. Подготовительный этап медитации обещает затянуться до ночи, но оно и к лучшему… всё к лучшему… его-меня непременно будет ждать успех…
Он и ждал его. Ведь я уже об этом позаботился.
Лодка разума Рина черпнула воды бортами и медленно пошла ко дну. Плавно и уверенно, всё ниже и ниже, к воротам дворца Предвечной Ночи плыла она. Холодные воды сжимались чем дальше, тем сильнее, но при этом ничуть не ограничивали "движений". Последние отблески погасли. Даже стук сердца умолк, придавленный сапогом безвременья. На неизмеримое мгновение всякие ориентиры исчезли, остались только темнота, тишина, спокойствие – то, что сродни спокойствию самой смерти, но всё же ему никоим образом не тождественно.
Затем Рин совершил нефизическое усилие, не способное отозваться легчайшей дрожью век, но вместе с тем могущественное и простое, творящее нужную ему систему отсчёта.