Во дворе усыпальницы бушует самый настоящий шторм, правда стараниями опытного «выдоха» не задевающий то, что нельзя задевать. Молнии бьют в брусчатку, порождая белые как снег вспышки огня и выписывая на камнях причудливые узоры, похожие на забытые письмена. Виверны, мало любящие магическую непогоду, жмутся к саням, прикрывая морды крыльями, но не пытаются улететь, словно понимая: там, наверху, сейчас намного хуже, чем на твердой земле. Сторож благоразумно прячется где-то в недрах усыпальницы. А может, стоит у самого порога, но свет его факела все равно не смог бы пробиться сквозь рукотворную бурю недодержанного «выдоха».
«Выдоха», который все-таки успокаивается. Обмякает в руках Каны.
Опускается, бережно поддерживаемый, на едва покинутое место и закрывает глаза. Ладонь Герто дотрагивается до моего плеча.
— Больше он не будет так шалить.
— А как будет?
Вместо ответа напарник сильнее сжимает пальцы, словно пытается насквозь продавить упругие слои ткани, а потом вкрадчиво замечает:
— Поживем — увидим.
Почему-то такое предложение мне не нравится, хотя не могу разобрать, что в нем фальшивка, а что правда.
Обратный путь приходится проделывать в обществе несвоевременно появившегося «выдоха». Пусть он и не пытается больше баламутить стихии, даже тонкий слой дрожащего воздуха, обтекающий кажущуюся бессильной фигуру, вызывает у меня брезгливость, смешанную со страхом. И пожалуй, брезгливость побеждает.
Странно, по отношению к Либбет я никогда не чувствовал ничего подобного. Может быть, потому, что она, пробудившись, вела себя совсем иначе? Не бушевала, не обвиняла никого, не сыпала проклятиями и угрозами, а тихо открыла глаза, увидела мое встревоженное лицо и просто спросила: «Я уже дома?»
И впрямь, бояться ведь нет никакого смысла. Новорожденный маг неспособен причинить вред или каким-то иным способом воздействовать на обычного человека, разве что воспользоваться тем, что все стихии мира теперь подвластны ему, и… Но со стихиями можно совладать, особенно если они кем-то управляются. А вот бездумные вспышки природной ярости куда как опаснее.
Что же касается самого «выдоха», он вполне смертен. Как и я. Как и вообще любое живое существо. Только к смерти такие, как он, после возвращения из потусторонних странствий начинают относиться совсем иначе.
Роханна Мон со-Несс помедлила, прежде чем отодвинуть зеркало подальше и повернуть так, чтобы глупое, но честное стекло отражало лишь роспись высокого потолка. Лучше смотреть на замысловато переплетенные друг с другом диковинные цветы, чем на…
Итог тщательного получасового осмотра оказался неутешительным. Впрочем, именно таким он и должен был быть, поскольку молодящие снадобья, приобретенные у нового поставщика, по всей видимости, содержали в себе дары природы, а не отрыжку иного мира, куда как более могущественную в деле поддержания красоты. С другой стороны, на человека, не впустившего в себя демонического сожителя, подобное волшебство действовало слабо, а то и вообще никак не влияло. Зато одержимого преображало невероятно.
Роханна плотно закрыла крышку склянки с дорогой и все же совершенно бесполезной мазью, выдвинула ящик стола и с сожалением посмотрела на ряды разноцветных пузырьков, чуть ранее доказавших свою беспомощность перед всепожирающим временем.
Жаль. Очень жаль, что та травница должна будет умереть. Или уже умерла? Ну да, Сиенн наверняка добралась до означенного места. Как оно именовалось в бумагах? Блаженный Дол? Судя по названию, край невинный и наивный, ну да тем легче посланнице будет исполнить поручение. А все же товар оттуда поставлялся прекрасный. Лучше многих предыдущих. Можно ли будет найти новый не хуже?
Женщина задумчиво покрутила бесполезную склянку в пальцах, на которых начинали все яснее проступать старческие пятна. Скоро благородной эрте Мон без плотных перчаток невозможно будет показаться на люди. Очень скоро. Надо начинать поиски другого травника. Вот вернется Сиенн, она и…
Звук, раздавшийся из дальнего угла спальной комнаты, вызвал недовольство Роханны. Но поскольку теперь даже хмуриться было смерти подобно, женщина всеми силами, что еще оставались, сохранила на лице безмятежное выражение, поднимаясь со стула и направляясь к потайной двери, позволявшей входить в дом не с парадного крыльца, а из глухого переулка, в котором прохожих можно было встретить не чаще чем раз в месяц. Подобных ходов было оборудовано несколько, но именно этим пользовался один-единственный человек. Человек, не вызывающий ни малейшей приязни, однако настолько полезный, что чувства при общении с ним приходилось задвигать в самый дальний угол.