— Ты такие вопросы задаешь, честное слово. Что ты имеешь ввиду? Что она была того? — мама покрутила пальцем у виска.
— Нет. Какие-то причуды, может, суеверия или привычки.
Мать немного подумала и сказала:
— Я всего не помню, но кое-что было. Вика, она же вязать любила очень. И носки тебе вязала постоянно, помнишь те, оранжевые?
— Да, — Илья отлично помнил их.
Оранжевые в синюю полоску. Потом на пятке появилась дырка, которую без конца штопали, и он носил их с утра до вечера, а потом просто повзрослел, и они очутились в ящике, чтобы стать тряпьем для стирания пыли.
— Она как-то очень внимательно относилась к ниткам. Да-да. Увидит торчащую нитку и не успокоится, пока ее не отрежет. Вечно их на нас выискивала. Говорила, что нитью можно зацепиться за что-нибудь, и тогда ткань распустится… И на дырки не могла спокойно смотреть. Как дырку видит, не уймется, пока ее не зашьет. И не любила молнии. Прямо терпеть их не могла. Вся у нее одежда застегивалась на пуговицы.
Илья слушал. Вспоминал тетку и понимал, что ее образ распадается в памяти на фрагменты, не позволяя составить единый портрет. Он хорошо помнил детали — зеленые глаза за золотистой оправой очков, массивное кольцо на пальце, родинку на левой щеке. Ее манеру разговора, легкую картавость и смех. Однако части не соединялись в целое, не хватало какого-то стержня. Что-то явно упущено им за давностью лет, но что именно, Илья понять не мог, и не имело смысла мучить память. Тем временем мама рассказывала про забавный случай с теткой. Илья слушал в полуха.
Сегодня по дороге он опять наблюдал кое-что непонятное. По улице шел человек с плакатом, на котором синим фломастером было написано «Демократия — могильщик свободы». Лицо у человека было такое, будто он все знает о демократии, но при этом пьет не первый месяц и словно разгуливает не по улице, а по своему дому.
Мамаша с коляской пыталась залезть на подножку трамвая — публика вокруг стояла и равнодушно наблюдала за ее усилиями. Другая гуляла по улице с трехлеткой. Карапуз упал, разревелся, но родительница продолжала вышагивать впереди, погруженная в телефонный разговор. Потом оглянулась, заметила, подошла и за шиворот приподняла ребенка, чтобы поставить его на ноги. Как предмет.
Илья решил не упоминать ничего про нити. Мама закончила рассказывать и довольно рассмеялась. Смех вышел с нотками грусти.
— Как она исчезла?
— Перестала звонить, — на лицо матери упала тень. — Мы думали, что куда-то уехала, но от нее не было известий больше месяца. Тогда я позвонила сама, никто мне не ответил. Потом я решила зайти к ней в выходной день, но дверь оказалась заперта, а на новые звонки так никто и не ответил. Я пошла опрашивать ее коллег, соседей… никто ничего не знал. Заявление она, оказывается, написала заранее. Получалось, что она не оставила после себя никаких следов. Ее как будто и не было. Исчезла.
Мы обратились в милицию. Там пообещали разыскать Вику, но я не особенно поверила их словам. Ждала месяц, другой, полгода. Никаких известий, вообще ничего. Потом прошел год, и мы стали постепенно забывать о Вике. Детей-то у нее не было, а мать с отцом давно ушли в мир иной. Единственный наш брат жил в Норильске, но и он ничего не знал. Вот так. Был человек, и нет его. Получалось, что ничем особенным она с миром не связана.
Мама уронила на щеку одинокую слезу. Смахнула — стыдливо, поспешно.
— Лучше б она умерла, честное слово, — прошептала она. — Так бы хоть знали, что в могиле лежит.
— Ладно, мам, — он заерзал. — Извини, что напомнил.
— Да ничего.
— Для меня это очень важно. Спасибо, — он отодвинулся от стола.
— Уже уходишь?
Илья посмотрел в ее испуганные глаза. Вдруг понял, что последний раз навещал ее больше месяца назад. И отчего-то нехорошо стало ему при мысли о том, что он ни разу за весь этот месяц даже не вспомнил о ней, словно у него не было в этом потребности. Хотя мама звонила, раза два — точно. Стало стыдно и тревожно, и в груди шевельнулась тупая боль.
— Нет. Полежу в зале на кушетке.
Ее лицо потеплело.
— Хорошо. Как раз пирог допечется, возьмешь с собой кусок.
Он прошел в зал, опустился на мягкий древний диван и чуть прикрыл глаза. Что происходит? Думай. Думай. Анализируй, как говорили ему в школе и потом в институте.
Что творится?
Он смотрел на знакомый потолок, на истертый, в пятнах, ковер и старенький сервант. На книжный шкаф, где прятались удивительные истории, которые он так любил читать. На картину с одиноким парусником, выходившим из гавани в открытое море на закате. Со стенки ему приветливо тикали старенькие, но еще исправные часы. Илья чувствовал, что падает в объятия сна, но спать сейчас было нельзя, потому что нужно было подумать.