Те недолгие десять — пятнадцать минут, что длился наш путь, позволили мне получить представление о городе, узнать его запахи и запомнить некоторые названия того нового и незнакомого, что должно было с этого момента стать частью моей жизни на неопределенный срок. Верховный комиссариат, дворец халифа, водовозы на ослах, мавританский квартал, горы Дерса и Горгес, марокканские магазинчики — мятный чай и плоды опунции.
Мы вышли из автомобиля на площади Испании; двое марокканских мальчишек тотчас подскочили к нам, предлагая отнести чемодан, и комиссар не отказался от их услуг. Так мы оказались на улице Ла-Лунета, находившейся рядом с еврейским кварталом и мединой. Ла-Лунета, моя первая улица в Тетуане: узкая, извилистая, шумная и неспокойная, — здесь было полно народу, забегаловок, кафе и оживленных базарчиков, где продавали и покупали все, что угодно. Мы остановились у одного из домов, вошли и поднялись по лестнице. Комиссар позвонил в дверь на втором этаже.
— Добрый день, Канделария. Я пришел к вам с поручением, как и обещал, — сказал он пышнотелой женщине в красном платье, открывшей нам дверь, и коротким кивком указал на меня.
— Что еще за поручение, мой комиссар? — спросила она, уперев руки в бока и громко хохотнув. Затем посторонилась, давая нам войти внутрь. Жилище было очень солнечное, и в ярком свете бросалась в глаза скромность и одновременно некоторая безвкусность обстановки. Хозяйка вела себя развязно и непринужденно, однако, несмотря на это, чувствовалось, что визит полицейского вызывал у нее немалое беспокойство.
— У меня для вас есть особое поручение, — пояснил комиссар, ставя чемодан на пол в маленькой прихожей, под настенным календарем с изображением Иисуса. — Вы должны приютить эту девушку, и пока абсолютно бесплатно: когда она найдет работу, тогда и поговорите с ней об оплате.
— Но у меня сейчас нет ни одного свободного угла, клянусь, вот вам крест! Приходится отказывать каждый день по меньшей мере полудюжине человек, потому что мне уже просто некуда их селить!
Смуглая толстуха явно лукавила, и комиссар это знал.
— Не стоит плакаться передо мной, Канделария, вам в любом случае придется поселить у себя эту девушку.
— Но что же делать, дон Клаудио, если после восстания ко мне без конца идут люди в поисках пристанища? В конце концов мне пришлось разложить матрасы прямо на полу!
— Не рассказывайте мне сказки: переправа через пролив закрыта уже несколько недель, и ни одна живая душа не попадет к нам сейчас с того берега, — откуда же тут взяться новым постояльцам? Так что нравится вам это или нет, но придется выполнить мое поручение. Будем считать, что за это я прощу вам какой-нибудь ваш грешок, которых на вашем счету накопилось уже немало. И вы должны не только поселить эту девушку в своем доме, но и помочь ей. У нее нет знакомых в Тетуане, а ей нужно выпутаться из одной крайне скверной истории, так что уж найдите какой-нибудь угол, поскольку она остается у вас прямо сейчас. Вам все понятно?
— Ну конечно, господин комиссар, — безо всякого энтузиазма ответила женщина. — Чего уж тут непонятного.
— Вот и договорились: оставляю ее на ваше попечение. Если возникнут проблемы, вы знаете, где меня найти. Честно говоря, мне вовсе не нравится, что она будет жить здесь: боюсь, как бы совсем не сбилась с пути, глядя на вас, — да только уж…
— О чем вы говорите, дон Клаудио? — перебила хозяйка дома с видом оскорбленной невинности и плутовскими нотками в голосе. — Неужели вы даже сейчас меня в чем-то подозреваете?
Комиссар отреагировал на театральное возмущение андалусийки со свойственным ему хладнокровием:
— Я всегда всех подозреваю. Это моя работа.
— А раз вы столь плохого обо мне мнения, мой комиссар, зачем даете такое ответственное поручение?
— Потому что, как я уже говорил, в сложившейся ситуации у меня просто нет другого выхода; не думайте, будто мне все это нравится. В общем, девушка остается на вашем попечении, и попытайтесь как-нибудь помочь ей с работой: боюсь, она не сможет вернуться в Испанию еще довольно долго, а ей нужны деньги для решения одной неприятной проблемы. Так что постарайтесь что-нибудь придумать: может, ее возьмут в магазин продавщицей, или в парикмахерскую, или в какое-то другое приличное место. И перестаньте называть меня «мой комиссар», я уже тысячу раз вам об этом говорил.
И тут хозяйка дома впервые обратила на меня взгляд. Оглядела с головы до ног, быстро и без любопытства, словно оценивая тяжесть бесполезного груза, который ей предстояло взвалить на свои плечи. После этого перевела взгляд на комиссара и с насмешливым смирением произнесла: