Свисавшая с потолка лампочка без абажура наполнила комнату тусклым светом. Я приблизилась, и Канделария подняла крышку сундука, на дне которого лежал лишь кусок скомканного грязного одеяла. Она приподняла его очень осторожно.
— Ну, смотри.
То, что я увидела, лишило дара речи, и сердце мое оборвалось. Это была груда черных пистолетов — десять, двенадцать, а возможно, пятнадцать или даже двадцать: они лежали на дне ящика в беспорядке, и их дула смотрели в разные стороны, словно это куча спавших вповалку разбойников.
— Видела? — сквозь зубы произнесла Канделария. — Тогда закрываю. Подай мне весь этот хлам, я положу его сверху, и выключай свет.
Ее голос, по-прежнему приглушенный, ничуть не изменился; я же, потрясенная увиденным, еще долго не могла произнести ни звука. Мы снова уселись на кровать, и она зашептала:
— Может, кто-то еще и верит, что восстание произошло неожиданно, только это полная чушь. Все были в курсе, что затевается что-то серьезное. Это давно готовилось — и не только в казармах и Льяно-Амарильо. Говорят, даже в клубе «Касино Эспаньоль» был спрятан за барной стойкой целый арсенал — и кто его знает, правда это или нет. В первые недели июля у меня в этой комнате жил один служащий с таможни — ну, по крайней мере он таковым назвался. Чего уж скрывать, он мне сразу показался странным и ни на какого таможенника вовсе не походил… Только мне-то что? Я в чужие дела не лезу и сама терпеть не могу любопытных: поселить, накормить — это пожалуйста, а уж остальное меня не касается. После восемнадцатого июля я его больше не видела. Кто его знает, куда он подевался: может, присоединился к восстанию, может, сбежал во французский протекторат, или его увезли в крепость на горе Ачо и расстреляли на рассвете, — все, что угодно, могло с ним произойти, и я решила не выяснять. Потом, через четыре-пять дней, ко мне прислали лейтенантика за его вещами. Я отдала ему пожитки, оставшиеся в шкафу, и проводила с богом — на том и закончилась, как я думала, эта история с таможенником. Однако когда Джамиля стала готовить эту комнату для другого жильца и принялась мести под кроватью, я вдруг услышала ее крик: она так кричала, будто увидела настоящего черта с трезубцем — или с чем там у мусульман должен быть черт. Как оказалось, она задела шваброй кучу пистолетов, лежавших в углу под кроватью.
— И вы решили оставить их себе? — дрожащим голосом произнесла я.
— А что, по-твоему, я должна была сделать? Отправиться на поиски того лейтенанта, разыскивая его по всему фронту?
— Вы могли отдать их комиссару.
— Дону Клаудио? Ты с ума сошла, деточка!
На этот раз уже мне пришлось произнести звучное «ш-ш-ш», чтобы напомнить Канделарии о необходимости говорить тише.
— Как я могу отдать пистолеты дону Клаудио? Ты что — хочешь, чтобы он упрятал меня за решетку до конца моих дней? Я и так уже давно у него на заметке. Раз я нашла оружие в своем доме, логично оставить его себе — тем более что таможенник исчез, не заплатив мне за пятнадцать дней, а значит, можно считать это в некотором роде платой натурой. Все это стоит больших денег — особенно сейчас, детка, — так что пистолеты мои и я могу делать с ними все, что угодно.
— И вы хотите продать их? Но ведь это опасно.
— Черт возьми, конечно, опасно, но нам нужны денежки, чтобы открыть твое ателье.
— Только не говорите, что собираетесь ввязаться в это дело ради меня…
— Разумеется, нет, детка, — прервала меня Канделария. — Давай все проясним. В это дело ввязываюсь не я одна, а мы вместе. Я беру на себя поиски покупателя на свой товар, а на вырученные деньги мы откроем твое ателье и будем с тобой компаньонами.
— А зачем вам помогать мне открывать свое дело, почему вы не хотите оставить деньги себе?
— Потому что деньги сегодня есть, а завтра их нет, так что мне хочется вложить их с умом. Ну продам я товар, а выручка за него за два-три месяца уйдет на еду — и тогда на что я буду жить потом, если война затянется?
— А если вы попадетесь при попытке продать пистолеты?
— Что ж, в таком случае я скажу дону Клаудио, что это дельце мы проворачивали вдвоем, и тогда уж мы с тобой разделим одну судьбу на двоих.
— Нас отправят в тюрьму?
— Или на кладбище, это уж как повезет.
Хотя, произнося эту зловещую фразу, Канделария насмешливо мне подмигнула, я почувствовала, что с каждой секундой меня охватывает все большая паника. Стальной взгляд комиссара Васкеса и его суровые предупреждения до сих пор были свежи в моей памяти. «Не впутывайтесь ни в какие делишки, не шутите со мной, живите тихо и благопристойно». Каких только ужасных слов я от него не услышала. Комиссариат, женская тюрьма. Кража, мошенничество, долг, уголовное преследование, суд. И вот теперь я могла оказаться замешанной еще и в торговлю оружием.