Приглушенные радостные восклицания сопровождали слова ташкентского гостя.
- Сейчас Шариф прочитает вам письмо, которое мы за подписью наших людей посылаем в различные организации и в адреса известных людей в Москве, - сказал под конец Камилл. - Если вы поставите свои подписи под этим письмом, то вся страна узнает о том, что крымские татары, где бы они не вынуждены сейчас проживать, не примирились с высылкой их в Азию, что они требуют организованного возвращения всего народа в Крым.
- Да! Акъ созь! Именно так! Как привезли, так пусть и вывозят! - волновалась аудитория.
- Нет! - раздался голос и поднялся мужчина лет сорока. – Нет, пусть вывозят нас из Азии как людей, а не как скот. Двадцать дней нас везли, не то, что еды, даже воды не давали. В каждом вагоне несколько стариков или детей умерло, пока привезли на эти солончаки. Нет, пусть вывозят как людей, в нормальных вагонах, и еще пусть дадут нам компенсацию за наши мучения!
Люди все разом взволнованно заговорили, каждый вспоминал о лишениях по пути в ссылку. Камилл уже и раньше слышал от большинства своих соплеменников, что их эшелоны шли до места долгих двадцать, а то и больше дней. Он как-то обсудил это обстоятельство с отцом, и тот сказал, что их эшелон был отправлен из Крыма в числе первых, в составе ехало несколько высокопоставленных коммунистических чиновников Крыма, поэтому и доехали быстрее, за двенадцать суток, да и в пути людей хоть как-то кормили. И Камилл вспомнил тогда, как на остановках к отцу подходили со сладкой улыбкой на устах какие-то мужчины, затевали провокационные разговоры, как отец потом сказал маме, что в одном из вагонов едут бывший нарком внутренних дел Сеит-Ягья и следователь-садист Кемалов. Потому их эшелон и был в «привилегированном» положении.
Сидевшие в тускло освещенном зале люди вскоре успокоились, и слово взял седобородый старик, бывший сельский учитель, теперь работающий сторожем на складе хлопка:
- После того, как верховная власть Советского Союза осудила беззакония в отношении отдельных людей и целых народов полагается по закону восстановить права всех репрессированных граждан и компенсировать им их материальные потери. Но если мы будем бездеятельно ждать, то советская власть решит, что мы смирились с нашим положением и потеряли надежду на возвращение домой. Это не так! В каждой нашей семье младенцы после слов «ана» и «баба» обучаются слову «Крым». Пришло время произносить это слово громко, так чтобы услышал весь Советский Союз. И главное – чтобы наш голос услышали в Москве!
В общем, реакция людей была такая же, как и везде.
Потом гости из Ташкента пошли в дом сестры Энвера, где их ждал замечательный обед - лапшовый суп с фасолью.
- Бакласы да бакла дегиль, лойя! (И фасоль тут не настоящая, это лойя), - извинялась хозяйка, будто Камилл и Шариф не знали всего этого. - Наша фасоль здесь не растет…
Глава 15
В ленинградские белые ночи Февзи часто оставался в квартире наедине с котом по имени Пушок.
Так сложилось, что между двумя парнями, чья дружба завязалась в тяжелые сиротские годы, разговор о женщинах был негласным табу. Еще в бытность подростками они очень часто присутствовали при пошлых и грязных разговорах на тему отношений между полами, поэтому этот аспект человеческой жизни для них был окутан воспоминаниями о слышанных непристойностях. То, что они читали в книгах, казалось им, отдаленным от нормальной жизни, чем-то выдуманным. Внутренняя чистота подростков табуировала когда-то эту тему, и тогдашнее табу перешло в сегодняшнюю их жизнь. Олег в разговоре с другими своими знакомыми вел разговоры о женщинах, отличаясь, правда, от своих собеседников скупостью выражений. Но с Февзи такого рода разговоры не получались. Правда, когда друзья оказывались в одной компании с Серегой, который был знатным бабником, не позволяющим, однако, скабрезностей в своих разговорах о девушках, то и Февзи высказывался на эту заветную тему, сопровождая почему-то свои реплики хихиканьем.
Однажды припозднившийся Олег застал друга в эту теплую светлую ночь за чтением под желтым светом настольной лампы какого-то толстенного фолианта. Поставив чайник на электроплитку, он вернулся в комнату.