В душе Камилла занозой ныла недоуменная обида на коллег, которые, казалось бы, всегда к нему благосклонно относились, и вот, поддавшись давлению, все же проголосовали «против». Обида эта исчезла, когда в конце дня к нему в лабораторию зашла Катенька и плача рассказала, как был подтасован протокол счетной комиссии. Камилл гладил Катеньку по ее русой головке и советовал не оглашать свой протест, не рассказывать о приключившемся никому.
- Только себе навредишь, Катюша, а мне уже здесь помочь нельзя. Да ничего страшного и не случилось! Работу я всегда найду!
Камилл сдал оставшуюся у него в лаборатории красную ртуть по «совершенно секретному» протоколу, причем по поводу испарившейся при маленьких взрывах ртути пришлось писать специальное объяснение: испарилась, мол, при экспериментальном нагреве в боксе под вытяжкой – ищите следы в земной атмосфере. И не знал никто о трехлитровой канистре с красной ртутью, спрятанной в деревенском домике.
Глава 20
Зря был так уверен в своем ближайшем будущем Камилл - работу по специальности он так и не получил. Каждый раз отказ следовал сразу после того, как работник отдела кадров связывался по телефону с некоим вышестоящим учреждением.
Той же осенью был изгнан из своего института и Валентин. В отличие от Камилла у него был приготовлен запасной плацдарм благодаря его жене-еврейке – семья имела шансы получить разрешение на выезд в Израиль.
- Камилл, ты должен срочно жениться на «выездной» еврейке! – уговаривала веселая красавица Анна, валентинова жена, Камилла. – Я могу познакомить тебя с Жанной. Бюст – во!
И никак не могла понять, как не втолковывал ей Камилл, почему, «когда твой народ страдает в изгнании, лишенный элементарных гражданских прав», невозможно эмигрировать, как бы тебя не обижали в этой стране. А вот ее папа, Арон Моисеевич, все понимал и одобрял позицию Камилла.
Камилл информацию о систематическом отказе принять его на работу распространял среди знакомых и даже малознакомых людей, каждый раз сопровождая ее кратким комментарием. По известным каналам уведомление о незатухающей активности живущего в Москве крымского татарина попало к высокопоставленному столоначальнику.
- Значит надо вызывать на профилактическую беседу, - недовольно сказал столоначальник, выслушав краткий доклад офицера, сидящего напротив стола по левую сторону. Недовольство генерала было обусловлено тем, что эту проблему он считал ничтожной.
- Бесполезно - отвечал этот офицер, который знал Камилла так, как своего родного брата не знал. - Все его поведение доказывает отсутствие способности к социальной адаптации. Такие на компромисс не идут. Надо здесь и сейчас решать, как с ним быть.
- А как? – столоначальник пригубил чай из тонкого стакана в мельхиоровом подстаканнике, который ему принесла секретарша. – Гнать из столицы как тунеядца. Статья-то на таких у нас есть, слава богу. Или срок дать, или высылку.
- Дело в том, что у него связи с антисоветскими группами, - заметил другой офицер, который сидел тоже напротив, но справа.
- Ну и что? Боимся мы их, что ли? – столоначальник был старой закалки чекист, не понимал новых веяний.
- Видите ли, товарищ генерал, он же доктор наук, известен в научных кругах. Шум будет нежелательный.
Генерал подумал о тех, числящихся теперь в корифеях всемирной науки всяких там генетиках и физиках, - не этому чета! - которых он в свое время мочил, и никто не смел его упрекнуть в том, что он на допросе бил морду какому-нибудь там академику. Но времена нынче другие, и после паузы он произнес:
- Но он же не еврей, кому он нужен? Крымский татарин какой-то! Не станут из-за него шум поднимать. А? – генерал вопросительно глянул на сидящего справа.
- Товарищ генерал, - сказал тот, что справа, - мы проработаем этот вопрос и поставим вас в известность.
- Ну, тогда добре! – генерал с явным облегчением встал и протянул руку офицерам, давая понять, что разговор окончен. Оставшись один, какое-то время сидел с неподвижным взглядом, обдумывая происшедший разговор, которым он остался недоволен. Дался им этот Заде! Разбирались бы, коли так, сами!