Однако в понедельник утром пришел Шодмон-ота с известием, что на завтрашний день он нанял арбу с навесом, которая подъедет к дому пораньше, пока еще прохладно, арбакеш сам погрузит всю поклажу, и через два часа они будут в Хакулабаде, где он, Шодмон-ота, встретит их в доме своей сестры, они там отдохнут, а вечером пойдут к поезду. Мама с благодарностью приняла предложенную старым узбеком помощь, а Камилл встрепенулся:
- Пойду предупрежу Урмус-апте!
- Не надо, - жестко произнесла мама, - иди на базар за продуктами для плова.
Камилл был удивлен реакцией мамы.
- Почему, мама?
Лицо мамы оставалось холодным.
- Ты представляешь меня в роли надзирателя? – спросила она.
Камилл не ответил, взял большую сумку и в раздумье отправился за покупками. И в самом деле, он не представлял себе кого-нибудь из близких к их семье людей выполняющими задание коменданта. И сам он не согласился бы на подобную роль! Да, еще многому надо ему учиться у своей мамы, унаследовавшей бескомпромиссность и смелость представителей своего рода!
Уже с раннего утра все были полностью готовы к отъезду. Камилл то и дело выглядывал за угол дома, на дорогу, откуда должна была подъехать арба. И соседи поглядывали в сторону дома, перед которым были выставлены тюки отъезжающей семьи. И вот послышался скрип колес узбекской большеколесной двуколки, предназначенной для поездок по непредсказуемости сельских дорог с их рытвинами и буграми. Колеса были действительно очень большими, в рост взрослого человека. Зато такая арба не чувствовала малых неровностей дороги, а большие преодолевала с легкостью. Платформа ее располагалась тоже высоко, что было хорошо и летом на глубокой лессовой пыли азиатских коммуникаций, и в их вязкой грязи в зимнюю или в другую дождливую пору. А на этой арбе, присланной старым узбеком, еще возвышался сооруженный из толстых ивовых прутьев навес, на который был наброшен большой шелковый палас.
- Будем ехать под шелковым шатром, как в сказках! – воскликнул восхищенный Камилл.
- Как в сказке, сочиненной Шодмон-ота, - заметила мама, утирая выступившие на глазах слезы.
Соседи собрались вокруг отъезжающей семьи, последовали прочувствованные возгласы, объятия, слезы, рукопожатия. Маленький братишка подбегал то к одной, то к другой женщине и успокаивал:
- Мы скоро вернемся! Вот только найдем папу и сразу вернемся все вместе!
Когда в полдень Урмус и Ремзие пришли к опустевшему дому, соседка Фатима-апа сообщила им, что семья еще утром уехала на арбе.
- Ой, надо бежать и уведомить коменданта! – встрепенулась Ремзие.
- Не надо, - таким же тоном, как давеча мама Камилла, произнесла Урмус. – Иди лучше скажи шоферу, что поездка отменяется.
…Вечером после обильного ужина в доме хакулабадовской сестры белобородого Шодмона родственники его, молодые ребята, подняв на плечи тюки, проводили своих гостей до вокзала и посадили в поезд, который уже следующим днем доставил женщину и ее сыновей в городок неподалеку от Ташкента.
Глава 4
Половина крымскотатарского народа не пережила страшные сорок четвертый и сорок пятый годы. Для выживших жизнь продолжалась, приобретя двойную значимость – надо было брать на себя то, что теперь не совершат погибшие от голода и болезней. После тяжелейшей поры выживания начинались годы восстановления сил, годы наращивания мяса на костях, годы единения перед враждебной властью. И куда не забросила бы судьба крымчанина, в каком окружении он не оказался бы - его связывали с земляками невидимые нити общей судьбы, судьбы, которая теперь вела всех аборигенов Крыма на неизбежную битву с коммунистическими властями за свои национальные права. И каждый крымский татарин, будь он невольником на хлопковой плантации, счетоводом в районной конторе, рабочим на стройке или на заводе – ненавидел советскую власть и знал, что впереди будет борьба.
Даже запуганные москвичи-крымчане ночами плакали в подушку, скрывая, может быть, свои слезы от «рускоязычных» супругов, и ждали, когда же их страдающие в Азии соплеменники поднимутся с колен и потребуют восстановления своих прав.