Это была огромная радость. Студент Университета Камилл Афуз-заде любил пройтись по улицам городка рядом со своим отцом. Однажды навстречу им шел Ефим, так он, уже знающий, что его заочный враг профессор Афуз-заде вышел на свободу, чуть ли не бегом нырнул в боковую улочку. И чего это он убежал?
Впрочем, вскоре семья Афуз-заде переехала в Ташкент, где старые, еще с довоенных времен, знакомые профессора предложили ему хорошую работу.
В остальном жизнь студента-физика шла своим чередом: шесть дней после лекций штудирование учебников в библиотеке, один день субботнего загула с друзьями (впрочем, запрета на внеочередные загулы не было), в зимние каникулы лыжные сборы в горах Чимгана, в летние каникулы альпинистский лагерь на Тянь-Шане или на Памире. Было много любви, а одна даже была большая. А еще раньше студентам читали на «закрытых» собраниях "закрытый" доклад Хрущева на Двадцатом съезде - для некоторых этот доклад оказался откровением.
Общие праздники Камилл гулял, обычно, с университетскими друзьями. Со своими земляками он несколько раз в году гулял на днях рождения или на пикниках, на которые собиралось несколько десятков крымскотатарских студентов и молодых рабочих. На всех этих встречах молодых крымчан до поры до времени господствовал диктат их старших товарищей, не допускающих разговоры на политические темы.
Надо сказать, что была большая разница в поведении старших ребят, поступивших с огромными трудностями в институты до пятьдесят третьего года, когда помер Сталин, и студентами "пост-сталинского набора". Старшие были сильно запуганы, их больше унижали, чем тех, кто поступил в вузы позже. Чего стоило то обстоятельство, что до пятьдесят третьего года студентов крымских татар не допускали обучаться на военных кафедрах институтов, в то время как все остальные студенты мужского пола обязаны были обучаться воевать. И такая дискриминация происходила на виду всей студенческой общественности! Это публичное унижение наши старшие товарищи вынуждены были сносить, это ставило их в положение отверженных, отношения с другими студентами были деформированы - со всеми вытекающими из этого последствиями.
Осенью пятьдесят шестого года, Камилл был захвачен мыслью, что надо начинать всеобщую борьбу за восстановление прав крымских татар. Было унизительным для достоинства молодых людей бездействовать в ситуации, когда, несмотря на отмену ежемесячной регистрации, отмену прямого политического надзора оставалось в силе положение, что переселение крымских татар "произведено навечно, без права возвращения к прежним местам жительства". Такие же чувства переживали все друзья и знакомые Камилла. Шли активные разговоры, что не оправдываются наши ожидания на то, что после Двадцатого съезда злостное преступление властей по отношению к крымским татарам будет осуждено и отменено. Кровавое подавление советскими танками народного восстания в Венгрии подогрело боевой антисоветский дух крымскотатарской молодежи, очень нервно следившей за этими событиями.
Кто-то должен был взять на себя инициативу и начать разговор о необходимости организованной борьбы народа за свои права, за возвращение народа на его национальную территорию.
Той же осенью во время хлопкоуборочной кампании Камилл был в совхозе "Баяут", где в сорок четвертом году на недавно распаханных целинных землях поселили крымских татар. В то лето и в последующую зиму погибло больше половины народа. Выжившие были унижены и запуганы местным начальством. С тех пор прошло двенадцать лет, комендатуры были упразднены, но в жизни несчастных крымчан мало что изменилось. Комендантский режим фактически разорвал их связь с внешним миром, что было на руку местным хозяйственным руководителям, безжалостно эксплуатирующим полностью зависящих от них татар. Камилл ходил по жалким хижинам, в которых проживали рабочие совхоза, и удивлялся увиденному. В то время во многих регионах крымские татары построили себе хорошие дома, вели зажиточное хозяйство, жили гордо и независимо. Здесь же, казалось, время остановилось: приземистые домики, иногда землянки, нищий быт, пища скудная и однообразная, люди запуганные и больные. На восклицания Камилла, что времена меняются, что уже и комендатуры отменили, что надо подниматься с колен, женщины молчали, а худые бледные мужчины говорили:
- Э-э, эндиден сон не ола биле… Теперь-то уж чего нам ждать…
И все смирились с тем, что суждено им исчезнуть, пропасть.
Сердце разрывалось у Камилла, когда он каждый вечер после работы на хлопковом поле заходил в дома крымчан. Он старался без особой напористости, которая пугала несчастных людей, говорить о том, что татары везде уже живут лучше, что надо искать родственников в других регионах, надо уходить с этих тяжелых земель. Дети, особенно подростки, слушали его с загоревшимися глазами, верили его словам - как радовало Камилла то, что дети в семьях все же были! Взрослые тоже хотели верить этому ташкентскому студенту, но душевная усталость гасила искорки, западающие в их сердца после этих разговоров. Тем не менее, после ухода Камилла они с улыбкой говорили друг другу: