— Вы забываете, что при облучении происходит такой громадный рост жизненной энергии, — с горячностью запротестовал Уэйн, — что душа человека способна покинуть свою телесную оболочку и переселиться в другое тело — по своему выбору, — навсегда вытеснив прежнего владельца, при условии, конечно, что тот не прошел соответствующей обработки, которая придала бы ему равную или даже большую силу.
— В своде законов, как мне помнится, это называется похищением трупов, — уточнил Бленкинсоп, улыбнувшись одной из своих грязных улыбок. — В свое время вы изобрели несколько превосходных вещиц, мой милый, но на этот раз вы явно перемудрили. Мне не получить и двух с половиной процентов за механического похитителя трупов, так что лично меня эта штука не интересует.
— У вас какой-то иррациональный подход к делу, — запротестовал Уэйн. — Я ведь имею в виду лишь легальный обмен телами.
— Легальный? — Развеселившийся Бленкинсоп чуть не подавился сигарным дымом. Чьи это тела могут подлежать легальной конфискации? И ради чьей выгоды? — Он ткнул жирным пальцем в грудь Уэйна. — Кто будет платить за переселение и кто будет получать эти деньги? И при чем тут буду я?
Глядя на него с нескрываемым презрением, Уэйн сдержанно пояснил:
— В прошлый четверг умер Коллистер. Это был крупнейший в мире специалист по раковым заболеваниям. В тот же день был казнен Бэт Мэлони — преступник. Мозг Коллистера оставался активным до конца, в то время как тело было изношено долгими годами служения человечеству, Душа Мэлони представляла собой неизлечимое, извращенное, антисоциальное «эго», заключенное в грубое, но сильное и здоровое тело.
— Понимаю, — согласился Бленкинсоп. Он протянул руку за своей шляпой. — Будь ваша воля, вы бы засунули Коллистера в каркас Мэлони. Не стану обсуждать научную сторону этого эксперимента, так как верю, что вам бы он удался. Но я неплохо разбираюсь в законах. Моя жизнь протекала не в лаборатории, в окружении приборов и машин, а в нашем грешном и жестоком мире. Примите совет жалкого реалиста: вам не найти такого закона, который дал бы вам право на подобные фокусы, даже если бы вы агитировали за их гуманность до самого страшного суда.
— Но…
— Пора вам и повзрослеть наконец, — нетерпеливо перебил его Бленкинсоп. — С вашим идеализмом вам место разве только в детской. Я не могу выпустить на рынок воздушный замок, мне не дадут за него и стоимости пачки сигарет.
Пухлая рука протянулась к ручке двери, и человек, стоящий по ту сторону ее, отпрянул в темноту.
— Советую вам лучше поломать голову над вашим стереоскопическим телевизором. На нем можно крупно заработать. Публика хочет этого, а кто мы такие, чтобы отказывать массе в ее желаниях? Что касается вашей бредовой машины, то если вы предложите мне еще что-нибудь в этом роде, я просто умру со смеху.
И, смеясь, он вышел из комнаты,
И умер.
Дженсен заметил Уэйну:
— Силенок у тебя — кот наплакал, но сразу видно — ты старик башковитый и котелок у тебя варит.
Он внимательно оглядел ученого и увидел, что утомленные глаза старика светились внутренним огнем и одержимостью. Этот седовласый фраер — крепкий орешек, решил Дженсен. В нем чувствуется душевная твердость, которую нельзя не уважать. Старик поймет, конечно, что сопритивление бесполезно. Он не сделает попытки применить силу. Но он будет думать, думать, думать… Нужно быть начеку, а то, чего доброго, тебя могут и перехитрить.
— Для вашего и моего блага, — предупредил он Уэйна, — вам следует кое-что знать: во-первых, я вчера смылся из камеры смертников. И возвращаться туда не намерен. — Он ткнул Уэйна в плечо. — Никогда!
— Я так и подумал, что вы преступник, — сказал Уэйн. Он перевел взгляд с веревок, опутывавших его тело, на блестящую поверхность аппарата, а затем на стоявшего перед ним человека с жесткими чертами лица. — Ваша фотография была помещена в утренних газетах рядом с фото ваших сообщников.
— Ага, это были я, Хаммел, Жюль и Краст. Мы скрылись в разных направлениях. Я не буду скучать о них, даже если никогда их больше не увижу.
— В газетах было написано, что вас зовут Генри Мейнелл Дженсен, что вы опасный преступник, убивший двух человек.
— Сейчас уже трех — я пришил и того толстяка.
— А, Бленкинсопа — вы убили его?
— Да, заткнул ему глотку навечно. Это было совсем нетрудно.