***
Лопырев жил по-барски. Но и ему вечно чего-то не хватало. То одно клянчил, то другое. Хотя предки ему ни в чем не отказывали. Ну, или почти ни в чем. Иногда, жаловался он, отец его ни с того ни с сего "включал" жлоба и отказывал в самом элементарном. Но Эдик не сдавался и канючил до последнего, потом мама присоединялась в подмогу, и папаша сдавал позиции. Бывало, это вожделенное "самое элементарное" сразу же надоедало и переходило ко мне в качестве презента. В те годы я не умел распознавать унизительное снисхождение и принимал подачки за подарки, да еще и радовался.
Мне вообще нравилось бывать у Лопыревых. Нравилась Эдика мать. Она, завидев меня, всегда премило улыбалась, угощала пирожками, которые, между прочим, пекла сама (если бы моя мать хоть раз что-нибудь состряпала, я бы, скорее, решил, что ее подменили). А еще она повторяла: "Какое счастье, что у Эдички наконец-то появился друг. И я очень рада, что это ты, Дима". Тут я, надо признаться, сильно недоумевал. Почему Эдик за меня держался, было как раз понятно -Стаса отвадил, и потом, когда уже учились, пару раз вступался, пока в покое не оставили. Я же на своей параллели был старше всех, кого - на год, кого - на два, а кого - чуть ли не на три (это моя беспечная мамаша в первый год набора забыла отдать меня в школу с ровесниками, хотя уверяла бабку, что намеренно отложила, типа "пусть отдохнет". А на следующий год, как раз перед первым сентября я заработал перелом голеностопа и три месяца скакал на одной ноге). Так что я был переростком. Хотя возраст здесь дело десятое - авторитет на одном "всех старше" не построишь. На Эдика, вон, и совсем мелюзга поначалу наезжала. Ну, ладно, школа не в счет. Самое большое, что ему там прилетало - это пара пинков, а от этого еще никто не умирал. А вот от Стаса он страдал как никто. Пацаны рассказывали, тот его и в грязи заставлял на коленях ползать, и ботинки лизать и это еще не самое гадкое - Стас на всякие извращения был горазд. Так что понятно, с чего Эдик привязался ко мне.
Только вот матери Эдика с чего радоваться? Лопырев, по его словам, от родителей всё скрывал. И, наверняка, так и было. Иначе его мать сама этому Стасу давно бы устроила шурум-бурум.
Тем сильнее удивляла ее любезность, что мамаши других пацанов были от меня далеко не в восторге. Даже родители Кости Бахметьева, моего лучшего друга, постоянно накручивали: из плохой семьи, никакого воспитания, научит дурному и прочее, и прочее. Хотя сами всем скопом, бывало, усядутся есть прямо из сковородки, чтобы тарелки потом не мыть. Ложки стучат, челюсти работают - в общем, дружный семейный ужин. Мне-то параллельно. А вот моя мать в обморок бы свалилась от такого зрелища. У нее на этот счет просто бзик был: вилки, ножи, салфеточки. Притом, что дома чаще всего едой даже не пахло. Раньше она работала официанткой в дорогущем ресторане - может, там нахваталась. У Лопыревых, кстати, разводили такие же церемонии. Зато когда мне доводилось сидеть с ними за одним столом, чувствовал себя вполне непринужденно. А мать Эдика ахала: "Ты ешь как культурный человек". Все бы ничего, но это "как"... Но она хотя бы, одна из всех, нос от меня не воротила и даже, наоборот, всячески привечала.
А потом у Лопыревых пропали деньги. Нам уже тогда лет по двенадцать стукнуло. Сколько пропало, не знаю, но, наверное, прилично, если судить по масштабам скандала. И представили всё так: я пришел - деньги были, ушел - денег не стало.
Мать Эдика даже мысли не допускала, что я здесь ни при чем. Истерила, требовала, угрожала. Цеплялась на улице. Раззвонила на весь двор, что я их обокрал. Домой к нам ходила, обещала устроить небо в клеточку. Правда, моя мать, если где надо поругаться, тоже не промах. Обложила ее таким выразительным матом, что та потерялась - хлопала глазами, разинув рот. Это уже школа рюмочной - там теперь мать зарабатывала на хлеб, и там язык матов был не то чтобы в чести, но, скажем так, в постоянном обиходе. И все-таки победительницей вышла Лопырева, бросив с укором напоследок:
- А я вам еще одежду для Димы давала!
- Подумаешь, одежду она давала, - ничуть не смутилась мать. - Обноски какие-то.
- У вас и таких нет! И не надо - вещи, может, и не совсем новые были, но зато фирменные.
Мать бы и дальше переругивалась - уже вошла в раж. Пришлось оттолкнуть ее и захлопнуть дверь.
- О каких вещах она говорила?
- Ай, да притащила как-то свое барахло, джинсы, куртку зимнюю. Сказала, тебе. Мол, ее лилипуту Эдичке, очень велико будет, а тебе - в самый раз. А там все ношенное, старое. Ты бы все равно носить не стал. Ну, конечно, Эдичке она бы новое купила, а нам старье отдать не стыдно...
- И где это барахло? - перебил я мать, пока она не присела на своего излюбленного конька - причитать какие все богатые жадные, и какая она обездоленная.
- В утиль унесла. В этот как его... комиссионку, по-старому...
- Секонд хэнд.
- Во-во. Да мне за это тряпье дали-то пшик. Говорю же, обноски.
- Так не надо было брать! - рявкнул я так, что она вздрогнула.
Можно было и не орать - какой смысл? Мать даже не понимала, как это унизительно. Я схватил пакет, пошвырял туда подарочки Эдика, по крайней мере, те, о которых вспомнил, взлетел, не дожидаясь лифта, на восьмой этаж, привесил пакет на ручку их двери, коротко звякнул и припустил вниз. Уже с пятого этажа слышал, как дверь открыли - вот и отлично, посылка доставлена в руки.
Надо сказать, сам Эдик в разгар событий во дворе не показывался. А мне как раз не терпелось с ним поговорить. На звонки он тоже не отвечал. Во что бы в итоге вылилась вся эта история - неизвестно. Выручил Костя Бахметьев. При чем додумался сам, я его не подговаривал. Подошел к Лопыревой, прикинулся наивным:
- У вас деньги пропали? А я знаю, кто их взял. Ваш Эдик и взял. Точно. Спрятал. Откуда знаю? Он сам мне сказал.
Ничего он, естественно, не знал, но попал в точку.
Эдика мы так и не увидели. Вскоре Лопыревы без лишнего шума переехали в неизвестном направлении. Хотя вообще-то могли бы извиниться...
Этот случай, при всей своей мерзости, мою репутацию ничуть не подпортил. Даже, наоборот, в чем-то сыграл на руку. Все во дворе, вплоть до последней бабки, принялись сочувствовать, негодовать на счет Эдика и его мамаши, хотя не так давно сами фыркали на мой счет. В общем, все устаканилось. Наступил мир.
Дома же становилось совсем в тягость. Мать все чаще возвращалась из своей рюмочной навеселе. А потом и в одиночку стала прикладываться. Под градусом делалась доброй и совестливой. Липла с мокрыми поцелуями и душными объятьями. Ворковала, что я у нее - красавчик и все девки будут мои. Винилась, что плохая мать - мало заботилась. Покаянные речи постепенно перетекали в слезы. Слезы - в вой. Но меня ее излияния не пронимали, напротив, раздражали до не могу. Уходил в свою комнату. Дверь запирал на замок - специально врезал, иначе и там бы от нее спасу не было. Мать выла долго, временами скреблась в дверь, звала "сынулей". Брр. Иногда, наоборот, у нее случались приступы агрессии: "У-у, весь в отца пошел. Вылитый! Как я его ненавижу! Всю мне жизнь испоганил". Мой биологический папашка мало-мальски интересовал меня, может, лет до восьми. Выспрашивал у матери, у бабки. Про летчиков-космонавтов-капитанов дальнего плавания мне не врали. Сказали просто: "Свинтил за восемь месяцев до твоего рождения". Ну, свинтил и свинтил, и черт с ним. Но мать, видимо, никак не могла забыть обиду. Злилась, рыдала.
Я втыкал наушники и растворялся в гитарных запилах, рокоте ударников и божественных воплях фронтмена Muse, с удовольствием забывая о ничтожестве собственного бытия.