Потом вдруг она спросила, словно очнулась, куда подевались ее дружки, а узнав, что я их выгнал, подняла хай. Я психанул, послал ее к черту и ушел с твердым намерением никогда больше не возвращаться и вообще забыть про мать.
Где-то через неделю она позвонила, а я, как идиот, сбросил. А она, оказывается, звонила из больницы. Об этом я узнал позже от Костика Бахметьева:
- Димон, ты хоть знаешь, что мать твоя в больнице лежит?
Я напрягся.
- Не знаю.
- Моя мамка к ней ходила раза два.
- Что с ней?
- У нее... это... вроде рак...
***
Мать я еле узнал. Она и прежде-то была худющей, теперь совсем иссохлась и превратилась в крохотную старушку.
Неподвижное, безжизненное тельце на узкой больничной койке. Она лежала с закрытыми глазами, но не спала. То есть не спала обычным сном. Голова ее отчего-то была резко запрокинута назад так, что вверх торчал острый и узкий подбородок. Казалось, каждая мышца ее напряжена до предела. Я легонько коснулся пальцами ее плеча, тихо позвал: "Мама". К моему удивлению, она тотчас отреагировала. Мелко задрожала, словно высвобождаясь от сковавшего ее напряжения, и только потом расслабилась и разомкнула веки.
Увидев меня, мать оживилась - шевельнула пальцами, даже слегка улыбнулась. По впалым щекам покатилась слеза.
Я не знал, что сказать. Просто стоял и смотрел. Не помню даже, думал ли я о чем-нибудь в тот момент. Ничего не помню, кроме замешательства и смятения.
Она пыталась что-то сказать, шевеля сухими, потрескавшимися губами. Но получалось только: "П-п-п-п". Какая-то тетка, тоже посетительница, предположила:
- Может, просит подушку поправить или повернуть ее. Их же тут, знаешь, не переворачивают, как положат, так и лежат.
Повернуть! Да я прикоснуться к матери боялся, такой она мне казалась хрупкой, немощной, просто еле душа в теле. Но затем все же аккуратно и потихоньку сдвинул ее чуть в сторону, расправил по возможности постель, малость взбил плоскую, как блин подушку. Мать улыбнулась.
Та же тетка посоветовала мне купить коньячок для лечащего врача, но денег с собой было только на большую шоколадку. Ее я и купил в прибольничном киоске. Отдал дежурной медсестре, чтобы лучше приглядывала за матерью. С врачом тоже поговорил. Нашел его в ординаторской, где тот одновременно жевал бутерброд и что-то печатал одним пальцем.
- Операция прошла успешно, - сообщил он мне. - Матери твоей повезло: опухоль в капсуле была. Треть желудка мы удалили. Не смотри так, это, можно сказать, рядовой случай. Люди вон живут и при полном удалении. Метастазов у нее нет - это главное. Химию делать не надо. Но вообще...
Он прервался, дожевал свой бутерброд, только потом продолжил.
- Ни поесть, ни поспать, ни присесть, - пожаловался. - Буквально на коленке обедать приходится. И это еще у нас не операционный день сегодня.
Я кивнул, мол, согласен, сочувствую, но:
- Да-да, понимаю, а что вообще?
- М-м?
- Вы про мать мою говорили.
- А-а. Вообще... запустила себя твоя мамка. Насквозь развалина. Сейчас если выкарабкается, чтобы ни-ни. Ясно?
Спустя несколько дней мать перевели из блока интенсивной терапии в обычную палату. Я был рад, насколько вообще можно радоваться при подобных обстоятельствах.
Палата была ужасной. Нет, стены как стены, не в том дело. Убивало окружение. В палате лежало человек восемь, а, может, и больше, я старался особо не смотреть по сторонам. Но, скажу так, это не те больные, которые как в "Интернах", точат апельсины, решают кроссворды и травят друг другу анекдоты. Здесь все кряхтели, стонали, заходились в кашле, корчились от боли. Раньше слышал такое выражение: "витает дух смерти" и считал, что оно полностью образное, то есть говорится так, для красного словца. Но здесь, как нигде, я реально почувствовал присутствие смерти, хоть и невидимое, но такое явное, будто она нависла над всеми этими несчастными, гадая, кого бы прихватить следующим. Вполне вероятно, что у меня всего лишь разыгралось воображение, но на уровне инстинкта хотелось гнать оттуда без оглядки. Нет, я, конечно, все равно приходил каждый день, хоть и старался особенно не засиживаться, даже к концу недели постепенно стал привыкать ко всем этим хрипам-стонам-вскрикам. К тому же некоторые вполне себе держались бодрячком. А в одно из посещений заметил, что соседняя с матерью койка опустела. Женщина, что там лежала, по словам матери, умерла еще ночью, но увезли ее только утром. Я решил забрать мать домой. Она обрадовалась, даже повеселела, вот только к бабке ехать отказалась наотрез.
- В принципе, я и сам думал ее вскоре выписывать. У нас, сами понимаете, с местами напряженка, - сказал врач. - А она потихоньку придет в норму, дома даже быстрее. Осложнений быть не должно, так что... Единственное, после резекции желудка надо соблюдать строгую диету. Ну, это всё я в выписке укажу.
- А сколько? - не смог я произнести до конца вопрос, который терзал меня с того момента, как узнал о болезни матери.
Но врач и сам догадался.
- Что, сколько? Проживет? Ну, это от нее зависит. Будет и дальше пить, махом загнется. А будет соблюдать рекомендации, так еще поживет. Я знаю полно похожих случаев, где и двадцать, и тридцать лет жили практически полноценной жизнью.
Перед тем, как привезти мать, я снова наведался в нашу квартиру, которая опять напоминала, что угодно - кильдым, притон, помойку, только не место, где люди живут. Убил день, чтобы всё выгрести и вычистить. Материл мать на чем свет стоит. Потом все же решил взглянуть, во что превратилась моя комната. Ключа не нашел, поэтому дверь пришлось высадить. И обомлел. Тут не просто оказалось более-менее чисто. Всё сохранилось точь-в-точь так, как было при мне. Кровать, стол, стеллаж с книгами, под кроватью - гири. Даже бумбокс не тронула, который я купил после пятого класса на собственные кровные - пол лета с Костиком подрабатывали в овощном магазине. И диски все на месте.
Не ожидал...
***
- Димка, чего тебе каждый день ко мне бегать? - спросила мать. - Живи здесь. В твоей комнате никто ничего не трогал, даже не заходил. А то мотаешься в такую даль. Смотри, какой худой стал.
Но вернуться к матери я не мог. Бабка в последнее время тоже маялась то с сердцем, то с давлением. А, опасаясь, что я все-таки перееду от нее, и вовсе расклеилась. Вот и приходилось метаться туда-сюда: утром в школу, потом домой к бабке, потом к матери (а это полтора часа в один конец и две пересадки), вечером назад. В общем, хоть разорвись. Еще и Анита психовала, мол, забросил ее совсем, видимся только на переменах и чуть-чуть после учебы.
Мы и правда с ней встречаться стали гораздо реже. Вернее, встречались-то, конечно, ежедневно, в школе, на переменах, после занятий, пока я ее провожал домой. Но вот вечерние наши гулянья пришлось отменить, что ей совершенно не нравилось. Причем поначалу она отнеслась вроде как с пониманием, ахала: "Бедный Дима! Бедная твоя мама!". Потом же все сильнее и сильнее раздражалась, злилась, обижалась. И никак до нее не доходило, что у меня реально нет свободного времени. Ссорились вообще постоянно. То есть ссорилась она, практически без моего участия. Я только скажу: "Нет, сегодня не могу. Да, опять не могу". И всё, понеслось: "Ты только и делаешь, что разные поводы ищешь, чтобы никуда со мной не ходить! В прошлом месяце у тебя то денег не было, то бабушка болела, то еще какая-нибудь фигня. Теперь у тебя каждый день одно и то же - мама, мама, мама... Сколько можно?! Ты - такой молодец у нас, обо всех заботишься, а я все время побоку. Ты вчера меня даже с днем Святого Валентина забыл поздравить! Тебе вообще на меня плевать. А мне что же, прикажешь, дома сидеть как дуре, дожидаться, когда ты соизволишь вспомнить про меня. Ну уж нет! Я не косая, кривая уродина. Тебе ничего не надо, найдутся и другие".