Выла долго, до икоты, до изнеможения. Выла, пока какой-то мужик в синей спецовке, видимо, сантехник, не тронул меня за плечо.
- Ты чего, дочка? Кто-то обидел?
Я помотала головой. В другой раз я бы, наверное, перепугалась бы до смерти, не самого сантехника, естественно, а того, как он незаметно подошел. Ну и смутилась бы тоже. А тут - всё до фонаря. Кроме нестерпимой душевной боли я вообще ничего не чувствовала и ни о чем думать не могла. Даже если бы этот мужик оказался вдруг маньяком, мне и то, кажется, все равно было бы.
- А чего так убиваешься? Случилось что-то? Может, помочь надо?
Я опять помотала головой, но, между тем, постепенно утихла. Наревевшись, выползла на свет, обессиленная, полностью раздавленная. Увидела свое отражение в зеркале вестибюля - уродина, жуть! Волосы из заколки выбились и растрепались, будто меня за них оттаскали как следует. Коленки грязные. Лицо багровое, распухшее, нос лоснится, отдельные прядки прилипли ко лбу. Фу!
Хорошо, что шел урок, и никто меня такой раскрасавицей не видел. Я наспех затянула новый хвост, ополоснула под краном лицо, отряхнулась - все равно видок такой, что лучше никому на глаза не показываться.
Хотела пойти домой, но вспомнила, что оставила вещи в кабинете - я же отпросилась выйти "на минутку". Посмотрела на часы - скоро должен был закончиться следующий, пятый урок. И тут меня осенило - в сумке лежал мой дневник! Если его кто-нибудь из наших прочитает, мне - конец! Внутри все похолодело. Не дожидаясь звонка, побежала в кабинет математики.
Вызвала математичку в коридор, сказала, что мне стало плохо, потому и не вернулась. Та поверила - еще бы, на меня посмотришь - и никаких доказательств больше не надо. Она даже пробормотала какие-то сочувственные слова. Однако насчет моих вещей ничего вразумительного ответить не смогла: кто-то забрал, а кто - неизвестно. Меня аж затошнило от ужаса. Побрела к биологии, где по расписанию сидели наши. Минуты до звонка тянулись мучительно долго, и мне оставалось лишь гадать, всплыл мой дневник или пронесло.
К счастью, все обошлось. Сумку мою, как выяснилось, прихватил Бородин, когда алгебра закончилась, а я так и не вернулась. Ну а Бородин у нас - интеллигент и по чужим вещам не шарится. Вот если бы это был Зубков или любой из троицы Лопырев-Лукьянчикова-Запевалова, мне бы точно не повезло. Даже подумать страшно, что бы они учинили за мои откровения.
Запевалова, увидев меня в коридоре, тотчас накинулась с расспросами, где была, куда ходила, почему уроки прогуляла. Я ей ответила то же, что и математичке - заболела.
- Что, после вчерашнего никак не оправишься?
И не дожидаясь ответа, позвала всех в актовый зал. Обычно он у нас заперт, потому что там "ценный инструмент" - рояль. Но у Женьки, как у самой-самой активистки, ключ от зала всегда имелся.
Зубков сразу же принялся тарабанить по клавишам. Его подвинула Жанка Корчагина и начала наигрывать "К Элизе". Зубков ради шутки, а, может быть, из вредности ей всячески мешал, за что и получил подзатыльник от Умрихина. Между ними завязалась короткая потасовка, потому что Запевалова резко и сердито их одернула:
- А ну-ка перестали оба! Клоуны. И ты, Корчагина, тоже нашла время выступать перед публикой. Мы все давно поняли, что ты - у нас пианистка, так что больше можешь не стараться.
Жанка состроила Запеваловой гримасу, когда та отвернулась. Я машинально улыбнулась, а Корчагина, поймав мою улыбку, подмигнула мне в ответ.
Но тут снова раздался недовольный окрик Запеваловой:
- Эй, успокоились все! О чем вы там болтаете, потом поговорите. Сейчас решаем вопрос. Сюда подойдите, стойте и внимательно слушайте!
Зубков, Умрихин, Корчагина и все остальные окружили Женьку полукольцом.
- Значит, так, - начала свою речь Запевалова, - сейчас Расходников с Манцур обжимается. Да, Егор?
- Так точно, - отрапортовал Зубков.
От этих слов у меня всё внутри сжалось от боли. Знаю ведь, всё знаю, а все равно никак привыкнуть не могу. Радость, что мой дневник не обнаружили, была сиюминутной и ничуть, ни на грамм не облегчила страдания. Мне было настолько плохо, что я даже перестала притворяться и думать о том, как бы ни выдать себя. Одна Запевалова обратила на меня внимание, да и то мимолетное.
- Э-э, подруга, чего расклеилась? Ну-ка соберись!
Причем она опять мое состояние списала на "похмелье". Тоже нашла алкоголичку!
- Они здесь или пошли куда-то?
- Сначала в вестибюле сидели, а вот недавно он ее и свои вещи из гардероба взял. Значит, пошли, - ответил Зубков.
- Вот и прекрасно, - продолжила Женька. - Сейчас выдвигаемся в Пожарный. Там и засядем. Пока он ее проводит, пока назад, мы успеем как следует устроиться, обсмотреться. Минут сорок у нас точно есть, а то и больше. Но на всякий случай одного кого-нибудь надо оставить за ним следить. Мало ли куда его понесет, а мы там будем сидеть и ждать зазря. Ну что, кто у нас поработает шпионом?
Желающих не было. Тогда она назначила Зубкова:
- Тебе эта миссия уже знакома, так что действуй.
Запевалова уже не сердилась, наоборот, на нее накатило воодушевление. Который раз я замечаю это ее состояние перед подобными делами. Меня же, наоборот, сковало ужасом - совсем скоро Диму подловят и изобьют! Я решила, что отпрошусь у Женьки, ведь и причину придумывать не пришлось - мне действительно не здоровилось. А сама буду поджидать его, не доходя до Пожарного переулка, там и предупрежу.
Я попросила Женьку отпустить меня домой. Но Запевалова, секунду назад - взбудораженная, почти веселая, тотчас словно окаменела. Уставилась на меня так, что мурашки по спине забегали. Глаза у нее светло-серые с крохотными точками зрачков. Глаза как глаза, но смотреть она умела так, что, казалось, мозг пронзает насквозь и все твои тайные мысли перед ней как на ладони. Под таким взглядом невольно чувствуешь себя ужасно неуютно, даже если у тебя никаких крамольных мыслей нет. А если ты что-то задумал, и она вот так в тебя вперится, то, честно слово, коленки дрожать начинают и ты паникуешь, как вор, которого поймали за руку.
- Что-то слишком долго тебе плохо. А, главное, как вовремя, тебе не кажется? Ты и с Волковой тогда все время старалась уклониться, и сейчас хочешь сбежать, в сторонке остаться. А я вот не верю в совпадения.
- Но мне правда плохо, - лепетала я.
- Если мы что-то делаем, то делаем вместе, а если кто-то не с нами, значит, он против нас. Не настолько ты и больна. Стоишь же, не падаешь. Значит, просто не хочешь ручки запачкать.
- Не так, - промямлила я вяло, прекрасно понимая, что из моей затеи ничего не получится.
В открытую пойти против Запеваловой я не смогу, как бы мне самой этого ни хотелось.
- Именно так, - резко сказала Запевалова. - Смотри, тебе решать: или ты с нами, или ты против нас.
Проклиная себя за малодушие, слабость и трусость, я поплелась вслед за всеми.
***
Пожарный переулок - извилистый и довольно-таки узкий проход между Знаменской, где, оказывается, жил Дима (даже это Запеваловой выяснить удалось!), и бульваром Постышева. По левую сторону вплотную к дороге примыкали ракушки. За ними, чуть поодаль виднелись пятиэтажки, но все они стояли торцом, так что из окон соседних домов переулок не просматривался. Справа развернулась стройка, огороженная жестяным забором, в котором тут и там зияли дыры. Однако то ли у строителей выпал выходной на этот день, то ли вообще работы заморозили, но с этой стороны тоже все было тихо. Да и прохожие практически не появлялись. За все время, что мы "сидели в засаде", только раз прошел какой-то парень в наушниках.