- А завтракать? - изумилась мама.
- Не хочу. Не буду, - буркнула я и выскочила в подъезд, на ходу завязывая шарф.
Под конец февраля вновь ударили морозы. Но я неслась со всех ног и почти не почувствовала холода. В школу прилетела задолго до начала первого урока. По-моему, самая первая, если не считать охранника. Было непривычно тихо и сумрачно - свет горел только в вестибюле. Стенные часы показывали четверть восьмого. Это ж сколько еще ждать - с ума сойдешь!
Гардероб еще не открыли. Я сняла куртку, шапку, оставила вместе с сумкой на подоконнике. Подошла к зеркалу и... не узнала себя.
Собиралась впопыхах. Как выгляжу, вообще не думала. А теперь вдруг увидела - из полумрака на меня смотрело совсем чужое лицо. Нет, понятно, моё. Но, Боже, как я изменилась! Щеки впали, подбородок, скулы заострились, под глазами пролегли темные круги. Я слегка покусала губы, потерла щеки, но нездоровая бледность никуда не делась. Сарафан, он и прежде был свободного кроя, теперь и вовсе мешком висел. Из воротника блузки торчали острые ключицы. Неужели за десять дней я так похудела? Просто натуральный узник Освенцима.
В половине восьмого открылся гардероб. Я сдала куртку, номерок спрятала в карман. Школа начала оживать. Потихоньку стал подтягиваться народ. С мороза все красные, обметанные инеем. Я среди них как рыбная котлета, такая же невзрачная. Первой из наших пришла Запевалова - ее-то как раз мне меньше всего хотелось видеть. Думала отвернуться, но Запевалова успела меня заметить. Подошла и даже подобие улыбки выдавила. Внезапно в памяти всплыл эпизод, который хоть и потряс меня в первый момент, но вскоре забылся - мысли о Диме быстро вытеснили его, как и всё остальное, из памяти. Вернее, не вытеснили, а задвинули во второй ряд или даже третий. А тут вдруг вспомнилось.
Если прикинуть, было это всего-то дня четыре назад. Да, точно, четыре. Хоть и кажется, что давно, словно последние дни я находилась в другом измерении, где время то проваливается в никуда, то тянется в сто раз дольше.
Меня отправили на флюорографию. Мол, вдруг воспаление легких, надо исключить такую возможность. В детской поликлинике своего флюорографа нет, поэтому дали направление во взрослую. Пришлось, как водится, выстоять очередь в двадцать человек, которая, впрочем, двигалась довольно бойко. Но затем надо было еще подождать минут двадцать - пока не вынесут результаты. И там, в больничном коридоре я сразу же приметила одну старушку - вроде как знакомая, но вспомнить, кто такая, откуда мне знакома, не могла. Она тоже стояла в очереди, только в соседний кабинет и от скуки завела беседу с другой старушкой - у пожилых ведь это запросто. Сначала они болтали обо всем подряд, и я их не слушала, только напряженно думала, где ее видела. У меня всегда так, и с актерами в том числе. Увижу и измучаюсь, пока вспомню. Вот и здесь смотрела на нее и перебирала возможные места и обстоятельства. А они тем временем заговорили о детях и внуках. Та, что вторая, незнакомая, жаловалась, что сын пьет. Тогда и первая разоткровенничалась и такие ужасы принялась рассказывать, что слов нет. Как я поняла, она жила в семье сына. И этот сын - просто сущий монстр. Мать гоняет, жену колотит, дочку, то есть старухину внучку, вообще избивает за малейшую провинность.
- Получила она как-то двойку в начале года, единственную двоечку, первую за все годы! - жаловалась старушка, - Так он же ее излупил всю, изверг. Невестка пробовала заступиться, и ей досталось. Я уж на руке его повисла, так он меня так оттолкнул, что ногу себе ушибла и полтора месяца с кровати не вставала.
- Господи! - ахала вторая. - А в милицию не обращались? Терпеть-то как такое... Хотя, опять-же, сын есть сын...
- Какая там милиция! Он сам оттуда. Они теперь полиция. И друг за дружку горой. Еще бы хуже всё стало.
- Ах! Да что вы говорите! Беда-то какая!
- Да, беда, беда... И бьет-то ведь как, чтоб на лице ни следочка не осталось, чтоб люди ничего дурного не подумали. Вот такой он. Бывает, что и не бьет, бывает, что по два, по три часа заставляет стоять, как это у них называется, по стойке "смирно". Она стоит, а что ей делать? Но сама так на него смотрит, аж сердце холодеет. С такой лютой ненавистью на отца смотрит! Говорю ему, любить свое дитя надо. Он отмахивается, дурак. Я, говорит, из нее сильного человека хочу воспитать. А куда уж сильнее - он ее лупит, зверствует так, а она хоть бы пикнула. Терпит. А уже ведь девушка.
Из кабинета выглянула женщина, видимо, медсестра:
- Запевалова есть? Проходите.
Тут я вспомнила, где ее видела - у Женьки дома. Правда, один раз и мельком. Да мы и были-то у нее всего лишь раз. Кроме того случая, она никого к себе никогда не приглашала. Вот отчего ей дома-то все время не сидится. Теперь мне вообще многое стало понятно, в частности, почему Запевалова так испугалась того собрания с Майей. Понятно, почему она так беспощадно мстила Волковой и Майе. И еще понятно, откуда у нее это напутствие: "По лицу не бить". И ведь она ни разу не заикнулась ни словом, ни пол словом о том, какой у нее жестокий отец. Она вообще не говорила, что ее наказывают дома. Мне даже где-то было жаль ее, но, разумеется, не настолько, чтобы простить ей Диму.
Запевалова, не подозревая, что я в курсе ее самой страшной тайны, заговорила снисходительно:
- Привет. Выздоровела? Что-то вид у тебя не сказать, что бодрый и цветущий. Но ты все равно очень кстати пришла. Выступишь сегодня на собрании. Это очень важно для всех нас.
- Каком собрании? - я притворилась будто не понимаю, о чем речь.
- А-а. Ты же еще не знаешь, какие у нас тут дела творятся. В общем, возможно, Расходникова скоро из школы попрут. Он на днях наших мальчиков отметелил с какими-то гопниками. А Карга их запалила. Велела классной сегодня вечером собрание организовать и чтобы все-все обязательно присутствовали, и родители, и ученики. Расходникову, говорят, самолично домой звонила.
- Директриса тоже будет на собрании?
- Естественно. Она его и проводить будет. И ты тоже приходи. Даже не думай пропустить. Это же такой шанс избавиться, наконец, от Расходникова! Мы, конечно, и сами расскажем, какой он ученичок. Еще вчера обо всем договорились. Но и ты обязательно должна выступить. Расскажешь всем, как он тебя ударил. Информация из первых рук, так сказать.
- Но он меня не ударял!
- Да ладно! Все знают, что ударил. Бородин своими глазами видел. Ты что стесняешься? Это ему должно быть стыдно, а не тебе.
- Да не стесняюсь я ничего. Говорю же, не было этого. Бородин придумал какую-то ерунду и вас всех запутал. А Д... Расходников вообще ко мне не прикасался.
- Ну и ладно. Даже если и не ударял, какая, блин, разница? Ты все равно должна сказать, что ударил, что вообще побил. Поняла?
Я кивнула, что-то доказывать ей все равно бесполезно. Начнешь отнекиваться - прицепится еще.
***
Дима так и не появился ни на одном уроке. Я сходила с ума от желания увидеть его хоть глазочком, хоть на долю секунды. На уроках ничего не соображала, лишь изнывала от томления, когда же он придет. На переменах выискивала Аниту в надежде, что он с ней. Но его не было. Нигде. Очевидно, что он вообще в школу не приходил.
После уроков, совсем измучившись, я рванула на Знаменскую. Кружила там меж пятиэтажек, всматриваясь в каждого прохожего, чей силуэт хоть отдаленно напоминал Димин. Обсмотрела все балконы, где сохло постиранное белье. Его гардероб, по крайней мере, тот, что видела в школе, я знала наизусть. Надеялась, вдруг запримечу где-нибудь знакомую кофту или футболку и вычислю его квартиру. Но ничего такого не нашла.
В своем безумии я дошла до того, что обратилась к совершенно незнакомым мне парням, которые стояли кучкой и курили у подъезда одного из домов. Спросила, не знают ли они Диму Расходникова. Ведь обычно ровесники (плюс-минус два-три года) с одного двора знают друг друга. Но эти о Диме ничего не слышали.