– Не обращайте на них внимания, мадам. Очевидно, эти парни совершенно ослеплены вашей красотой, – в голосе стражника прозвучало извинение за подопечного, он посмотрел на одного из пациентов, сидящего в кровати, и крикнул: – Лечь, Морганрот! Доктор приказал лежать, вытянув ноги, это помогает при подагре.
Коннор обратил внимание на то, что стражник называет заключенных по фамилии, а не по номеру, – признак того, что у него, возможно, доброе сердце. Оглядевшись вокруг и нигде не увидев своего отца, Коннор спросил:
– Где Грэхэм Магиннис? Я не...
– Терпение, мой друг, – провозгласил стражник.
Он повел посетителей в конец прохода, в сторону какой-то двери.
– Бедный мистер Магиннис лежит там. Доктор не хотел, чтобы его или его швы кто-нибудь беспокоил.
Достав ключ, стражник несколько раз повернул его в замке и открыл дверь. Комната за дверью была намного меньше, чем та, через которую только что прошли Коннор и Зоя. В ней было всего две кровати, правая из которых пустовала, а на левой покоилось изможденное, бледное тело Грэхэма Магинниса. Он выглядел теперь даже более худым, чем когда был в камере, – частично из-за испытания, которое ему довелось перенести, частично из-за того, что его длинная седая борода была сбрита.
Коннор влетел в комнату и опустился на колени возле кровати отца. Когда Зоя подошла ближе, он поднял голову и увидел, что в ее глазах стоят слезы. Она ласково коснулась рукой плеча Коннора и, повернувшись к стражнику, спросила:
– Можно, мы с мистером Магиннисом останемся наедине с его отцом?
– Разумеется, мадам. Просто дайте мне знать, когда закончите, – стражник вернулся в большую комнату, оставив дверь за собой открытой.
– Отец, – прошептал Коннор, беря руку Грэхэма в свою. – Отец, это я, Коннор.
Около минуты старик не шевелился, затем его веки приоткрылись, и он попытался повернуть голову в ту сторону, откуда пришел голос. Коннор быстро передвинулся так, чтобы отец мог его видеть.
– К-коннор? – еле слышно произнес старик.
– Все в порядке, отец. Я здесь, с тобой.
– Коннор? Это ты?
– Да, – по щекам Коннора текли слезы и падали на руку Грэхэма. – Как... как ты себя чувствуешь?
Грэхэм попытался изобразить на своем лице улыбку, скривив пересохшие, бесцветные губы.
– Я не настолько хорош, чтобы крутить колесо, – пошутил он, упоминая то ужасное приспособление, на котором осужденные должны были отрабатывать трудовую повинность. – И меня вряд ли постараются побыстрее вылечить. Доктор сказал, что я еще успею выздороветь за те десять лет, которые приклеили к моему сроку.
– Кто с тобой это сделал? – спросил Коннор.
– Какое имеет значение? Если они захотят что-либо сделать, они сделают это в любую минуту. – Грэхэм хотел было пожать плечами, но тут же задохнулся в надрывном кашле.
Зоя поспешила к другой стороне кровати, положила руку на грудь старику и держала ее до тех пор, пока кашель не утих. Когда старик снова открыл глаза, он посмотрел на девушку и улыбнулся.
Решив, что отец может принять ее за свою дочь, Коннор поспешил представить спутницу:
– Отец, я хочу познакомить тебя с моим другом. Ее зовут Зоя, – он повернулся к девушке. – Зоя, это мой отец – Грэхэм Магиннис.
– Зоя... – нараспев произнес старик и закрыл глаза, вспоминая что-то очень далекое. – Когда-то я знал одну Зою. Красивую маленькую девочку с запутанными рыжими локонами.
Открыв глаза, старик внимательно посмотрел на роскошные, с медным отливом пряди девушки и добавил:
– Маленькая Зоя Баллинджер – так ее звали.
– Я и есть та самая Зоя. И я счастлива, что встретилась с вами, мистер Магиннис.
– Ты обычно называла меня «дядя Грэхэм».
– Дядя Грэхэм, – повторила Зоя. – Да, звучит очень знакомо.
Старик ободряюще улыбнулся:
– А мой сын был «кузеном Коннором». Ты это тоже помнишь?
– Я... Я не уверена, – Зоя посмотрела на Коннора, пытаясь вызвать в своей памяти какие-нибудь воспоминания, связанные с ним. Единственный образ, который всплыл на поверхность ее сознания,– маленький темноволосый дьяволенок, который гоняется за ней среди камней круга друидов и окрестным садам.
– Мы знали друг друга? – удивленно спросил Коннор. Грэхэм с трудом кивнул и снова зашелся яростным кашлем.
– Прошу тебя, не двигайся, – настойчиво попросил Коннор и погладил отца по руке.
Зоя также опустилась на колени и взяла другую руку Грэхэма. Глаза ее наполнились слезами, и она произнесла:
– Дядя Грэхэм, я знаю, что с вами случилось – что они с вами сделали... мой родной брат и Эдмунд.
Грэхэм покачал головой, не поднимая ее с подушки, его лицо перекосила болезненная гримаса.
– Очень давно... не твоя вина... – прошептал он, закрывая глаза.
– Но это моя семья. Я хочу, чтобы вы знали, как я об этом жалею, – Зоя посмотрела на Коннора. – Как ужасно я об этом жалею.
Коннор тепло улыбнулся в ответ и обратился к отцу:
– Зоя все время помогает мне с твоим делом. Она даже почти добилась нового слушания по нему, но потом это... это случилось.
На скулах Коннора заиграли желваки. Грэхэм приоткрыл глаза и мягко сжал руки молодых людей:
– Вы не можете спорить с судьбой... вы не можете ее победить.
– Я буду...
– Ты не сможешь, Коннор, – неожиданно громко произнес старик. – Тебе нужно поскорее забыть обо мне. И твоя сестра должна забыть...
– Нет! – резко оборвал Коннор, в его глазах пылала ненависть. – Кто-то заплатил за то, чтобы тебя убили, я найду его и... и...
Коннор внезапно замолчал, увидев искаженное страданием лицо Зои и осознав, что человек, о котором он говорит, – ее родной брат.
* * *
Прошло целых три долгих недели, прежде чем в понедельник утром, двадцать второго октября, Коннор смог вернуться к воротам тюрьмы, на этот раз вместе со своей младшей сестрой. Коннору сказали, что в этот день его отец будет выписан из тюремной больницы и ровно через неделю начнется слушание по делу об убийстве Дункана Уимса. Поскольку преступление по этому делу было совершено в стенах тюрьмы, оно не рассматривалось, как гражданское, и должно было быть передано на коллегию только трех мировых судей, а не обычного суда присяжных.
Подойдя к тюрьме, Коннор и его сестра показали пожилому стражнику, вышедшему к воротам, ордер судьи на посещение Грэхэма Магинниса.
– Извините, но я не могу позволить вам войти, – ответил стражник, возвращая бумагу назад.
– Но у нас есть соответствующее разрешение от властей, – настаивал Коннор, размахивая перед собой ордером. – Подписанное самим судьей. Вот, посмотрите сюда, – он показала на подпись внизу ордера, скрепленную печатью.
– Меня не волнует, пусть даже там стоит печать самой королевы Англии. Я не могу позволить вам – и кому бы то ни было другому – навестить номер восемьдесят четыре – четырнадцать.
– Почему нет? – тон Коннор был вызывающим.
– Все очень просто, – стражник подернул своими неровно постриженными усиками. – Потому, что номер восемьдесят четыре – четырнадцать выпущен.
– Выпущен?! Вы уверены? – Коннор в возбуждении сильно сжал руку сестры.
Стражник опустил голову и посмотрел в тюремный журнал:
– Да, все верно. В прошлую пятницу. Ему выдали выходной билет, после чего он был послан собирать вещи.
– В пятницу? Но куда он пошел?
– Пошел? Лучше сказать, уплыл.
– Уплыл? Ничего не понимаю.
– Вниз по Темзе, сынок, – пальцы стражника забегали по строчкам журнала. – Номер восемьдесят четыре – четырнадцать, отправлен на пристань и посажен на борт «Веймута».
Коннор склонился над столом, пытаясь прочитать написанное в журнале.
– Это одно из этих тюремных корыт? – спросил он в конце концов.
До того, как задать этот вопрос, Коннор вспомнил об обычной практике использования списанных из морского флота судов в качестве плавучих мест заключения в случаях переполнения тюрем. Особенно часто такие суда применялись для перевозки осужденных, ожидавших прибытия транспорта для доставки на какую-нибудь каторгу, например, на Землю Ван Димена – группу островов возле южного берега Австралии, больше известную под названием «Тасмания». Эти старые, неуклюжие посудины, невероятно перегруженные и постоянно раскачивающиеся на волнах, считались среди заключенных местом намного более худшим, чем Ньюгейт, Милбанк и какие бы то ни было другие тюрьмы в окрестностях Лондона.