Морское чудовище било хвостом, а его окровавленную морду прижимало к палубе тело Каталины, пронзенное зазубренным носом марлина точно в области сердца. Оно не давало рыбе ни подскочить в воздух, ни развернуться для дальнейшего выпада. Двумя ударами дубины капитан утихомирил марлина, но ударов этих никто не слышал: Костя чересчур шумно сходил с ума…
Пока пытались привести в чувство Перегуду, налетел шквал. Скорость ветра достигла шестнадцати метров в секунду и продолжала нарастать. Было видно, как воздушные слои мечутся над водой. Небо потемнело и излилось тропическим ливнем. Волны вздыбились высотой в несколько корпусов катера. Посудину мытарило из стороны в сторону и вверх-вниз.
Перегуду так и не удалось оттащить от бездыханного тела Каталины. Опасаясь быть смытыми в открытое море, пассажиры задраились в трюме, а тем временем капитан, прикладывая невероятные усилия, старался избежать овер-киля. И только Костя, Каталина и две гигантские рыбины скользили от борта к борту. Сначала Перегуда пытался за что-то удерживаться, но когда его швырнуло на привинченный к палубе стул и он услышал хруст собственных ребер, протыкающих легкие, силы покинули его. Он видел, как рыбу, пронзившую Каталину, смыло за борт вместе с девушкой.
– Сейчас, милая. Потерпи, радость моя. Я иду к тебе… Больше никто и ничто нас не разлучит… – простонал Костя, и тело его встрепенулось в последний раз.
«А ведь совершенно не больно…» – отметило угасающее сознание, и он увидел себя, подымающегося вместе со своей единственной, такой поздней и такой короткой любовью выше грозовых облаков…
Трусливый человек мыслит о покое, а смелый о подвиге
В трюме воняло порченой рыбой, соляркой и затхлым тряпьем. Уцепившись руками за шпангоуты, а ногами упершись в трубы и рундуки, люди пытались удержаться на месте. Молодой худощавый кубинец без особых усилий справлялся со своим телом, даже когда судно ложилось на борт. А вот грузным Савелию и Майклу приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы не сорваться и не расшибиться о выступы, переборки или двигатель. Кораблик то взлетал на гребень волны, то падал в бездну. Его корпус вибрировал и трещал так, что, казалось, вот-вот рассыплется.
«Придурок! Какой я придурок! На фига мне сдалась эта рыбалка?! – корил себя Удодов. – Бедный Костя! Все крутого из себя корчил… Нью-Сталин хренов! И где ты сейчас? Небось, с подлинником за руку здороваешься и в уста его лобызаешь… На фига ты меня в эту авантюру втянул! А я – старый, тупой идиот. Давно надо было послать его ко всем чертям…»
– Твою мать! – орал швед на чистом русском. Видимо, еще с Полтавы в его кровь закрались русские гены. И чем больше он упражнялся, тем сильнее это бесило Савелия. А когда Андерсен достиг уровня, которому позавидовали бы авторы книги «Крепкое русское слово», а Петр Великий, слывший непревзойденным матерщинником, снял бы шляпу, – Савелий взорвался и обложил шведа во столько этажей, что тот замолк, выпучив и без того крупные глаза…
Морское чудовище било хвостом, а его окровавленную морду прижимало к палубе тело Каталины, пронзенное зазубренным носом марлина в области сердца.
Тем временем крен заметно поубавился, а еще через десяток минут сверху послышались крики капитана и удары ногой о палубу. Помощник, понимая позывной, разгерметизировал трюм, и все покинули убежище.
Ни Кости, ни Каталины, ни рыб на палубе не было. Стул исчез вместе с кормовым бортом.
Израненный кораблик вернулся в порт. Остаток вечера и весь следующий день европейцами занимались медики, следователи и представители страховых компаний. Измученный допросами, Савелий набрался так, что не заметил, как Андерсен, поработав с его захмелевшим мозгом, превратил русского генерала в послушную марионетку.
Когда утром, слегка покачиваясь, Удодов вышел на палубу, вся команда военного корабля под командованием Пабло Родригеса и швед стояли у спущенного российского триколора с непокрытыми головами. Савелий присоединился к траурной церемонии. Родригес произнес короткую речь о том, что русский генерал, так много сделавший для социалистической Кубы, погиб, как настоящий солдат, спасая женщину.
Забрав человеческую жизнь, пусть даже ненароком, и не раскаявшись – навек потеряешь способность к состраданию
Мальчик Витя родился в городе Петрозаводске. Он был третьим ребенком в семье и в отличие от старшего брата и сестры был хилым. Холодный, влажный климат Карелии мог сделать из него астматика, а посему мать искала выход из создавшейся ситуации. И нашла. По совету врачей семья, состоящая из шести человек, переехала в среднюю полосу СССР, на Могилевщину, продав свой дом на севере. Могилев, как и Петрозаводск, был городом областного значения, а главное, климат здесь оказался гораздо комфортнее.