— Не спорь, я хорошо знаю, Пушкин — барин…
— Не барин, барин не будет страдать за народ.
— А я говорю, будет, не спорь, а то дам…
Все забыли о Пахареве, который ходил между партами и уговаривал не спорить. Каждый, к кому он приближался, тотчас же замолкал, но принимался опять галдеть, как только Пахарев отходил. И тут он стал припоминать все то, что на этот случай рекомендовано педагогикой. Если школьники зашли так далеко, что забыли, где они находятся, надлежало сразу же замолчать и глядеть на них строго и укоризненно. И не выдавать своего гнева, хотя бы в тебе все ходуном ходило. Он так и сделал. И класс сразу стал стихать, начиная с передних парт. Ученики смотрели на практиканта с затаенным любопытством и задорным видом. Тогда Пахарев решил взять реванш. Он докажет им, что не отступит от плана урока. И он продолжал опрос, совершенно забыв о том, что как раз по его же плану время, запланированное на опрос, давно истекло. Он боялся глядеть на ручные часы, взятые для этого у Пегиной и положенные на стол…
Он торопился подвести итоги по прошлой томе, оценить ответы, выставить отметки.
Девочке поставил «уд», остальным «неуды»[9]. Школьники привстали и вытянули шеи, чтобы увидеть, какие отметки ставит практикант в журнал. И вдруг хором заголосили:
— Неправильно! Неправильно!
— Мура!
— Буза!
— Они знают Пушкина лучше вас.
Вдруг поднялся из угла верзила, это был второгодник и прославленный озорник. Все стихли.
— А почему отлыниваете, до сих пор не объясняете камер-юнкера?
Его поддержали:
— И классовую базу Пушкина обошли. Кто же он наконец: феодал, аристократ, дворянин или провозвестник капитализма…
И откуда-то, точно из-под земли, после всех сиплым голосом, нарочно измененным, кто-то протянул:
— За камер-юнкера, и за Болдино, и за все вообще вам тоже надо поставить «неуд».
«Какой ужас, — подумал Пахарев, — как это могут учителя работать по тридцать лет в такой атмосфере?»
Терпение его истощилось. Он чувствовал, что вот-вот сейчас сорвется в истерику, начнет кричать и топать ногами. Он отошел к окну и стал смотреть на волжскую даль с тайгой, озерами и куполами церквей на фоне серых деревень. По улице шла с бидоном пригородная баба и на всю улицу кричала:
— Молока! Молока! Молока!
Вот кому он теперь завидовал. Вольная как птица — орет как хочет и где хочет. А за спиной его опять воцарилась полная тишина. Он вдруг спохватился: ведь объяснение нового урока еще даже не начиналось. Он повернулся и уныло произнес:
— Сейчас мы приступим к следующей теме, к следующему заданию.
— Давно бы пора, — ответили хором.
— Как отразилось настроение декабристов в «Цыганах» Пушкина? Как он обратился к новому герою — «изгнаннику общества», «отступнику света», который жаждет свободы, иной жизни, чем та, в которой он жил? Ведь вам, должно быть, всем известно, что Пушкин был столбяной дворянин… Но хотя он и был столбяной дворянин…
Ему не дали докончить фразу, потому что со всех сторон вдруг посыпалось:
— Что? Что? Что?
— Я говорю, — повторил назидательно Пахарев, — что Пушкин был не простой, а столбяной дворянин.
Тут сдержать класс уже никакими силами было нельзя. Ребятишки хохотали до хрипоты, до слез.
— Ха-ха-ха! Столбяной дворянин.
— Осиновый!
Опять взрыв смеха.
— Дубовый!
Еще сильнее взрыв.
— Березовый!
Падали на пол, катались, дрыгали в воздухе ногами.
— Ха-ха-ха! Столбяной! Не простой, а столбяной дворянин!
В ужасе он посмотрел на часы Пегиной — время урока истекло. Резко прозвучал звонок, которому он был рад как избавлению. Ученики все еще хохотали. Склоня голову вниз, убитая, вышла из класса Пегина, за ней Ободов, качая головой, и добродушный, веселый и тоже хохочущий, закрыв половину лица ладонью, Николай Николаевич.
Пахарев вышел за ним ни жив ни мертв, и за спиной у него кричали:
— Опэчатка! Опэчатка!
И точно иерихонская груба на весь этаж и протяжно:
— Столбяной дворянин!
Пахарев не помнил, как вошел в учительскую, повалился на диван и закрыл лицо руками.
Следовало обсудить качество урока, но при виде совершенно отчаявшегося практиканта методист Ободов не знал, что предпринять, он по своей интеллигентности переживал, мучился, может быть, больше, чем сам Пахарев.
— С одной стороны, следовало бы обсудить, так сказать, допущенные Пахаревым оплошности, — говорил он, путаясь, сбиваясь, боясь обидеть практиканта, — с другой стороны, условия для его работы не были, так сказать, уж очень благоприятны и в некотором роде… вопрос становится чрезвычайно щекотливым.
9
«Удовлетворительно» («удочка» на школьном жаргоне) и «неудовлетворительно» — оценки, которые тогда допускались в школе.