Душа массовика-пропагандиста взяла свое. Елкин взвился.
— Гады! Был бы мир для них пловом, а они ложкой. Червяк, известно, самое спелое яблоко точит. Они в галстуках ходят, на носу-то золотое пенсне, бабам ручки целуют, на дуэлях стреляются… Джентльмены!
— Тише, Елкин, тише, — заметил ректор. — Они тоже за Советскую власть, только за такую, которая их не трогала бы. Что творится в мире, вы, наверное, знаете, — обратился он к Пахареву. — Не только на Западе, но и у нас кое-где раздаются вопли: «Куда мы идем? Для чего нужна промышленность, наука, культура, цивилизация? Все прах и суета! Умрем же!» И у нас один профессор проговорился на Ученом совете. — Лурьев обернулся в сторону Лядова. — «Как ужасно, что человечество обречено на будущее!» Каково, Мартын Николаевич?
— Такая достоевщина для нас никогда не была нова, — усмехнулся Лядов. — Еще в гимназии мы обсасывали эти сентенции Ивана Карамазова. Но нам ясно одно: мы живем и работаем для будущих поколений.
— Так вот, Пахарев, впрягайтесь в хомут, — сказал ректор. — За тем мы вас и позвали, а дуэль — мальчишество. Болезнями юности тоже надо переболеть, как корью. Нам сейчас в доле культуры до зарезу нужны свои люди.
На лестнице, сходя вниз, Елкин вынул кусок черного хлеба, разломил надвое, дал Пахареву:
— Есть на месте некогда. Заправляюсь на ходу. Едят теперь слаще всех нэпачи. Пускай едят. Наше дело быть на страже. Значит, вдолбили тебе там (кивок головы в сторону кабинета ректора), вдолбили линию?
— Вдолбили.
— Линия правильная. Как ни бузи, брат, как ни ерепенься — железный закон истории тебя все равно взнуздает… Сильно потянешь, любая веревка лопнет… Вот тебе и нэп. Ленин-то как нас всех образумил.
Они вышли в Благовещенский садик, тронутый багрянцем осени. Ковер из опавших листьев лежал на траве.
— Силен! — похвалил Елкин ректора. — У него сердце мягкое, воля жесткая, ума палата. Ты не гляди, что он молод, моложе меня, он все насквозь видит. Он как делает? Будто и не приказывает, а попробуй не выполни. Железная хватка. Он скоро всю нечисть выметет. Он себе на уме. Я в его дела немножко посвящен. Я тебе сейчас все разом растолкую, когда ко мне в кабинет придем…
Пахарев удивился: вишь ты, у него уже кабинет. Но когда они пришли в Дом Союзов — красивое здание подле кремля, Пахарев, убедился, что кабинетом Елкин называл фанеркой перегороженный в коридоре угол, без окна, со столом, заваленным бумагами. На полу валялись свертки газет и плакатов.
— Видишь, в чем собака зарыта, — сказал Елкин, — в вузах осталась поросль старой буржуазии… недобитые. Они оживились вместе с нэпом. И даже есть светлейшие, ну там графы, бароны, князья… В общем — мура. Не разберешь, кто с тобой на лекции сидит: спекулянт, эксплуататор или колчаковский прихвостень… Да, брат, тяжко это. Но будь в надежде, мы их вытряхнем, мы всех рассортируем за милую душу.
Он развернул перед Пахаревым лист бумаги, весь исписанный столбцами фамилий:
— Вот тут у меня все зафиксировано в списках. Проанализировано — кого куда. Проектик, конечно, подлежащий рассмотрению в комиссиях. Некоторых студентов я сам проанализировал. Вижу с лёта: чужак. Тут даже анкета ни к чему. Раз веры нет в будущее — один выход, отсечение… Если этот мусор в качестве воспитателей двинуть в массы, какую услугу мы окажем народу? Медвежью, конечно. Понимаешь? Чистить и чистить, чистить… Драить с песком, как матросы палубу драят… Потомки нам будут очень благодарны…
Он вынул из ящика стола продолговатый лист оберточной бумаги, разграфленный вдоль и поперек, — план работы пролетстуда на год. Там были предусмотрены разные комиссии, подкомиссии, отделы, подотделы, их функции, объем деятельности.
— Ты будешь, Пахарев, ведать бытовой комиссией. Тут у тебя опыт есть. Мы подыскиваем работу для студентов… Надо связаться с речным портом, с железной дорогой, с нарпитом, с вокзалами, фабриками и заводами. Очень бедствуют ребята, а из гордости молчат. Вот я — тоже нуждающийся, но у меня золотое дело в руках — я электромонтер. И себя кормлю, и мать, да еще двух пацанов-братишек. Вот сейчас здесь с делами управлюсь — и прямо на заработки. Отца моего — сормовского рабочего — понимаешь, убили. Отец было во флотилии Раскольникова. Маркина слышал? Вместе с Маркиным погиб мой отец.
Он заполнил какую-то графу ведомственного листа и добавил:
— Внес тебя в штат. Тебе будет легко работать под моим руководством. И, кроме того, в бытовой комиссии будет Пров Гривенников. А это — зубр по части хозяйственных дел. Прирожденный проводник кооперативного начала в народную жизнь. Кустарь из Хохломы. Мастак. У нас он возглавляет сектор питания. Мы за столовую спокойны. Ты сам знаешь, как подешевело и улучшилось у нас питание…