— Я буду за кавалера, так как вы рохля и боитесь девушек, а вы во всем мне подчиняйтесь… Вот так…
Она вертела его, как хотела, и Пахарев изо всех сил напрягался, чтобы угадать ее повороты и фигуры танца. Он только наступал ей на ноги, задевал за ее платье да толкал то и дело соседей, которые в таких случаях ему очень и везде мешали. Было очень стыдно за свою мешковатость, и он был рад, что Маша, намучившись с ним, наконец отвела его в тот же угол.
— Вам надо учиться манерам, — сказала она. — Когда вы будете учителем в уездном городке, где-нибудь в Арзамасе или в Городце, вы не сможете одержать победы над местными львицами. Кроме того, там будет уйма невест с солидным приданым, деревянный дом с палисадником, корова, теща и старинная кровать с горой пуховых подушек. Без хороших манер вы всем этим не сумеете овладеть. Не забудьте моего совета. Теперь я увидела, что вы и в самом деле тюфяк.
Пахарев понял, что только из жалости к нему, по долгу хозяйки она обратила на него внимание, а потом уж весь вечер никто его не замечал.
После этого Иванов объявил, что читать стихи будет Снежинка… Пахарев закрыл глаза от страха, сердце его стучало. Ему казалось, что он выдаст свое волнение, если будет слушать ее и глядеть на нее открытыми глазами.
Полились задушевные, за сердце хватающие слова:
Когда она кончила декламировать, не сразу заговорили, а несколько минут молчали, не в силах были сразу спугнуть гипноз лирической власти поэта и чтеца. Пахарев заметил, что Снежинка нетерпеливо ждала одобрения Иванова.
— Вот ведь как получается-то, — заговорил Иванов и чуть глазами метнул в сторону Снежинки. — Опять же и тут вспомнишь Пушкина… Это он сказал: можно присвоить чужой ум и блестящие выражения, но жар души, тайну властвовать над сердцами людей — не дадут никакие правила теории литературы… Брюсовым можно быть, Есениным надо родиться. Нужна натура. Пришел в Москву с берегов Оки, из рязанской деревни, паренек и всех сразу покорил…
Снежинка поблагодарила Иванова обожающим взглядом.
— Не всех покорил ваш Есенин, — возразил кудрявый студент с надтреснутым простудным голосом, тот самый, о котором шла молва, что он «проштудировал всего Бакунина» и мыслит только «научно». — Я, например, и мои друзья вообще отвергают всякую поэзию как атавизм, как слепую кишку или шестипалость.
— Ну-ка, ну-ка, Пастухов, опровергни, — закричал Вдовушкин, — фундаментально опровергни и изложи свою гипотезу с точки зрения Бакунина.
— При чем тут Бакунин? Будем рассуждать серьезно. Будущее за наукой, — как пилой пилил всех кудрявый парень, разморенный бражкой и неутоленной жаждой все ниспровергать. — Наука не знает ни мифологии, ни образности, она оперирует точными и строгими понятиями. Образность — пережиток и отомрет в ближайшее время, вот погодите. Исчезнет опера, театр, станковая живопись и ваша хваленая поэзия. И слава богу!
— Бога-то все-таки не забыл, — сказала Маша.
— Привычка. Извиняюсь.
Он держался так, точно он один знает то, чего никто не знает.
— Писаревщина на новом этапе, — произнесла брезгливо сестра Иванова.
— Шулятиковщина, — поправил Федор.
— Махаевщина, — поправил Федора Бестужев.
— Фрондерство из оригинальности — детская болезнь. Я знала много таких гимназистов, они потом были хорошими фантастами и женились на швейках, — сказала Маша. — Вы, Пастухов, жалкий запоздалый эпигон русской отсталости, прикрытой лжеученостью.
— Браво, браво! — закричали со всех сторон.
Но Пастухов даже бровью не повел:
— Тип нового ученого — это специалист. Еще Герцен говорил, что у нас много хороших специалистов и плохих специалистов. Надо быть социалистам еще хорошими специалистами. Техник — державный властитель будущего, Уэллс — прав.
— Дуй до горы, Пастухов, не сдавайся, — подогревал его Вдовушкин исключительно из озорства и пристрастия к шумным скандалам, — покажи им кузькину мать. Сбрось вместе с Пушкиным заодно и Гоголя с корабля современности… Кораблю легче.
— Надоели вы с Пушкиным, право. Я его изучал в гимназии пять лет подряд, осточертел он до того, что, когда проходил я мимо его памятника в Москве, испытывал гнетущее состояние. Сколько раз я из-за него получал двойки, выговоры, один раз меня отец сек за то, что я перепутал его даты рождения и смерти и назвал убийцу Пушкина Дантистом… До сих пор не знаю, как его, этого убийцу, звали, в классе все его называли Дантистом… Никто не знал в городе и никто нам не говорил, кто лучший врач и инженер, а вот французика Дантиста всех обязывали знать. Из протеста против этой глупости я так и не захотел знать его настоящей фамилии и сознательно пошел на то, чтобы мне влепили двойку. Надоела всем архаика. Вы усвоили истины в готовом виде, слушая Мошкаровича. Никогда сами не взглянули на культурное наследство своими глазами. Надо всем переучиваться заново.