В это время во всех городах и селах страны люди собирались на траурную манифестацию. И в Нижнем Новгороде тоже все улицы и площади были заполнены скорбным народом.
Пахарев вышел со своим общежитием раньше всех, и они заняли место между садиком и кремлем. Мороз жег лица. Сумерки в эти январские дни наступали рано. К четырем часам уже было темно. Разложили костры. Запылало пламя в холодном воздухе, оно выхватывало из темноты отдельные куски кремлевской стены, ветки деревьев, отягощенные снегом, и группы студентов, топчущихся подле костров. Не слышно было ни звяканья трамваев, ни гудения автомобилей. И вдруг… Заплакали в воздухе жалобные сирены, завыли заводские гудки на окраинах, паровозные свистки полетели над городом. В это время хоронили Ленина у Московского Кремля.
После похорон началась полоса воспоминаний о Ленине в клубах, в школах, в цехах, в сельских красных уголках.
Однажды вечером Пахарев услышал разговор в комнате. Вехин говорил:
— Довольно стыдно не знать Бонч-Бруевича[10], это — непререкаемый в своем деле авторитет. Его ценил сам Ленин.
Все пожимали плечами, не знали Бонч-Бруевича.
— В Нижегородской лаборатории собираемся сегодня послушать воспоминания о Ленине, там коснутся и Бонч-Бруевича.
Пахарев бросил связку книг на постель и кинулся за всеми.
Нижегородская лаборатория находилась на Откосе над Волгою, рядом с кремлем. Она начала работу в 1918 году под руководством Бонч-Бруевича, собравшего и объединившего вокруг себя всех виднейших специалистов. Над Откосом от лаборатории вплоть до самого берега на высоких деревянных столбах были протянуты толстые жгуты проводов, и ходила по ним какая-то тележка. Никто в городе не знал, что это значит.
Лаборатория уже была битком набита. Когда туда явился Пахарев, он нашел себе место только в заднем ряду.
Отсюда он и слушал инженера, работавшего вместе с Бонч-Бруевичем:
— Мы получили, — говорит инженер, — первую сумму на Нижегородскую лабораторию только по записке Владимира Ильича. По его распоряжению поставили нас, изобретателей, на первоочередное снабжение спецпайком… Время было, вы помните, голодное, холодное, тиф, вши, гражданская война. Среди окружающих мы чувствовали себя богачами, ведь ели хлеб досыта, пили чай с сахаром. Не шутка. И вот тут нахожу нужным, в этот тяжелый для всех нас час, отметить, что мы писали товарищу Ленину запросто, как лучшему своему другу, и всегда получали незамедлительный ответ.
Голос его задрожал и замер.
Инженер поборол себя и продолжал:
— Как-то у нас остановилась электростанция. Каждый кусок угля был тогда на счету, и везде нам в нем отказывали. Я поехал в Москву. У Троицких ворот Кремля вырвал листок из блокнота, написал Ленину. «Прошу принять», сдал листок в комендатуру. И не успел я прийти в гостиницу, уже мне звонят: вызывает Ленин. Я принялся писать доклад, все спутал. Ну, думаю, скажу, как могу. В Кремле мне пришлось немножко подождать. Вышел из двери крестьянин с бородой лопатой, и я догадался, что он от Ленина. Секретарь сказал мне: «Можно и вам идти». Ленин стоял посредине кабинета и пошел ко мне навстречу. Взгляд у него был приветливый, и робость моя сразу прошла. Он протянул мне руку:
— Почерк у вас трудноватый, — сказал он. — Но вот видите, я все-таки осилил…
Он держал в руке листок из блокнота. Я не знал, что сказать. Он взял меня под руку и усадил с собой.
— Ну, рассказывайте, что там у вас случилось в Нижнем?
Я вынул из кармана детали лампочек, потом кусок железа, из которого собирался наш статор. Железа не давал нам Пермский завод. Это ставило нас совершенно в безвыходное положение… Я до того осмелел, что начал ругать всех, кто нам мешал. И чем откровеннее говорил, тем более светлело лицо Ленина.
— Хорошее железо, значит. — Он все держал кусок железа на руке и гладил его. — Ай да пермяки, молодцы… Значит, добротная продукция…
Он тут же позвонил наркомфину. И тот обещал выслать нам необходимые деньги. После этого Владимир Ильич выдал нам мандат, представляющий широкие полномочия. «Радиотелефонное строительство признано чрезвычайно важным и срочным» — так начинался текст мандата… и всем заводам вменялось в обязанность помогать нам.
— Теперь хочется знать, — сказал Ленин, — как продвигается у Бонч-Бруевича создание рупора?