— Почему ты так заключила, бабушка?
— Да вот обмундировка-то у тебя николаевская…
— Это, бабушка, мне подарили. Я сам из крестьян Дальнеконстантиновского уезда. Симбилейской вотчины графа Орлова-Давыдова. Чай, слыхала?
— Как не слышать, батюшка, Орлова, Шереметева, Пашкова… Главнеющие головы были в нашей-то губернии. Лучшие дворцы ихние и именья… Бывало, кто из них в город приезжал, так такой переполох был и звон: и городовые скачут, и в трубы трубят. Сами губернаторы их встретить были рады-радехоньки.
На Спасской церкви в караульный колокол дробило десять часов, а квартирантка все еще не возвращалась.
— Бабушка, когда же приходит твоя квартирантка? — потеряв терпение, спросил Пахарев.
— А она, соколик, сегодня вообще не придет, пожалуй. Сегодня у одной старушки на нашей улице умер муж, так ее позвали подомовничать, старушке-то одной боязно при покойнике.
— Что же ты раньше-то об этом не сказала?
— А я, батюшка, запамятовала. Ты уж не огневайся, уж очень приятно покалякать с образованным человеком. В коем веке это доведется. А это уж, будь уверен, дорогой мой, что сегодня моя касатка не придет. Может, передать что, так ты скажи или вдругорядь придешь?
— Лучше уж вдругорядь приду. Но все-таки передай ей, что приходили из пролетстуда.
— Как, как? — Лицо старухи приняло тревожное выражение.
— Из пролетстуда, говорю.
— Пролет… пролет… Уволь, батюшка, видит бог, не могу выговорить. Слово-то, видать, заграничное. А я грамоте немудреная, такую премудрость, хоть убей, не осилю.
— Ну скажи, что представитель губернской студенческой пролетарской организации. Ты только скажи — организации, она сразу поймет.
— Гар… гар… низация… — повторила старуха с испугом. — Чуяло мое сердце… Разлапушка моя ненаглядная… Сиротинушка несчастная…
Это было жутко: видеть косматую старуху, оплакивающую судьбу ни в чем не повинного человека. Сенька старался, как мог, объяснить, что девушке ничего не грозит.
Старуха немного пришла в себя.
— Говорила она мне про эти самые гарнизации… от них-то весь грех и пошел… Нет уж, батюшка, ты сам с ней объясняйся, да не здесь. Я еще сдуру сболтну что-нибудь невпопад. Ах ты, грех какой… Догадаться-то бы мне раньше… Ходят вот так-то, ан глядишь — беда и настигнет… Я-то, дура старая, тебя за ее кавалера приняла, за стоящего человека… А ты вон кто такой… Да как же, батюшка, у тебя совести-то хватило такими делами заниматься? Ишь, и форменную тужурку напялил, а на уме-то — недобрые дела… гарнизация… То золото по домам ищут, а то… нет, нет. Уж ты оставь нас в покое, батюшка. Я век прожила и с твое-то знаю… Знаю, как в этих гарнизациях людей сортируют. Кто хорош, кто плох… Бог один знает, кто чего достоин, и всякому воздает по делам его…
Бессвязное бормотание перепуганной старухи было неприятно, и Сенька пошел к двери. Она выпустила его на улицу, заперла за ним дверь и все ворчала в сенцах…
— Только и знают, что домогаются, кто отец, кто мать… В гробу-то покойникам, чай поди, покою нету…
ЧИСТКА
На другой день чуть свет Пахарев пришел в пролетстуд.
— Ну погодите, шептуны, долгоязычники, — твердил он, — прижмем вам хвосты… Внесем успокоение в мятущиеся души.
Сенька принялся перед Елкиным изливать свой гнев на шептунов.
— Елкин, надо рассеивать вздорные слухи.
— Надо-то надо. Но не забывай, что масса очень чутка к событиям.
— Позволь, Елкин, ведь это, выходит, что ты — трепач. Сегодня — одно, завтра — другое.
— Диалектика… Вчера это было правильно, сегодня — нет. Я всегда с массой, а ты всегда в хвосте.
— Вот этого я уж не понимаю.
— Поймешь. Я вот тебе мозги сейчас вправлю.
Он вытащил из брезентового портфеля протокол областной комиссии по чистке, и в нем значилось, что Пахарев — тоже член этой комиссии.
Пахарев, протирая глаза, так и ахнул:
— А я везде слухи опровергал. Даже считал их вражеской вылазкой…
— Выходит, проявил близорукость? Оппортуна.
Елкин придвинул к нему стопу студенческих анкет:
— Разбирайся досконально. Классового чутья не притупляй. Не шарахайся в сторону. Соплей не распускай. Укажи, на ком заострить наше внимание.
Пахарев стал увязывать анкеты в узел. А Елкин его инструктировал:
— Тут такое дело, понимаешь. Комиссия наделена чрезвычайными полномочиями… Мы исключаем студентов, которые ведут подрывную работу, стремятся подорвать диктатуру пролетариата. Какие это, на шута, учителя и воспитатели! Дошло? Комиссия, имей в виду, укомплектована преданными людьми. Вот как ты. Ну, сыпь давай!