— Починки — это центр цокающего диалекта. Там говорят: «чарь», «чай»… «Хоцу вскоцу, хоцу не вскоцу». И вот там-то Машеньке предстоит обучать детей русскому языку.
— Ничего не дается без усилий, — докторально заметила Маша. — Верблюду, чтобы достать колючку, и то надо натренировать тело…
— Да, вы знаете, — сказал кто-то из гостей, — новость: Адамович оставлен при кафедре Московского университета. Этот будет профессором. Вот уж умеет работать.
— Всякий может быть профессором, — сказала Маша, — стоит только захотеть научиться делать усилия. Без шлифовки и драгоценный камень не блестит. Вон Кораллов блестящих способностей, а пустышка. Вы слышали, он сочиняет куплеты для трактирных певцов, сам выступает с гитарой в качестве мелодекламатора.
— Все устраивается в этом мире, «выходит на круги своя» по Пифагору, — сказал Вдовушкин. — Прохожу я Балчугом и вижу вывеску: «Кустарные изделия Гривенникова»…
— Всю жизнь носил маску, — произнес Пахарев.
— Душа и маска — извечная социальная проблема, — заметила Маша. — Вон Поликарп уже делает карьеру: уехал подальше, на Кавказ. Но вот увидите, окажется, в столице. Ловок, увертлив. Привык стоять на виду. Таких я не люблю.
— Ты никого не любишь, — сказал Вдовушкин. — Чтобы любить, надо иметь сердце.
— А у тебя, Леонтий, кругозор двухспальной кровати.
— Согласен. Порок, — он ткнул себя в грудь, — никогда не подымется до величия ледяного целомудрия.
— Очень ослоумно, — отрезала Маша.
— Ты сурова в оценках людей, Маша, — ввязался в разговор Пахарев. — Поликарп талантлив и энергичен, а энергия — половина успеха.
Иванов возразил:
— Поликарп не так талантлив, как честолюбив. Маша угадала, но не все поняла. Честолюбие в некоторых случаях заменяет талант, если оно сочетается с доброй волей. Честолюбие возбуждает в таком случае все стороны души. Честолюбивые и добрые люди всегда ищут коллектив, деятельность. Честолюбие несовместимо с уединением… Слава и покой не укладываются под одной крышей. Недаром Поликарп избрал шумный город.
Чокнулись, перебрали памятные случаи из своей жизни. Грустно было расставаться. Еще около часа толпились в коридоре, восклицая, прощаясь друг с другом.
— Теперь мы станем все другими, — сказала Маша. — Каждый погрузится в свое новое дело.
— Ну, Пахарев, — сказал Иванов, — если достигаешь известности, про нас не забудь. Мы жили бедно, но содержательно. Тебе суждено много преодолеть. Учитель в провинции и швец, и жнец, и в дуду игрец… Прощайте, братцы, дайте я вас расцелую.
Расцеловались и разошлись.
Город спал, проходили, громыхая, последние трамваи. Пахарев шел пустынной улицей к студдому, грусть его разрасталась, и он знал, что этот момент отделяет его от прошлого непроходимым рубежом.
В ПУТЬ-ДОРОГУ
Утром он пошел в губернский отдел народного образования. В отделе школ густо толпился народ. Стучали машинки, шелестели бумаги, шептались люди. За столом, с открытым воротом и засученными по локоть рукавами, стоял Елкин. Только что он закончил вуз вместе с Пахаревым, а ему доверили ответственный пост. Неутомимый, целыми днями он разбирался в бумагах, приказывал, объяснял с полуслова угадывая просителя. Он одновременно и учился, и руководил, был членом многих комиссий, добровольных обществ и каждый день заседал.
Пахарев стоял одаль, у стены, и раздумывал, как подойти к Елкину, около которого все время не переставали вертеться люди.
— Ну что, Пахарев? — вдруг спросил сам Елкин. — Как дела-то?
— Да вот надо бы устроиться.
— Только на селе, — отрезал Елкин, не отрываясь от бумаг. Он разговаривал короткими фразами, — Только на селе. Вакансий больше нет.
Было очень занятно для Пахарева, что Елкин, как Юлий Цезарь, одновременно читал бумаги, выслушивал посетителей а давал подчиненным распоряжения и никогда не сбивался, не путался, не выказывал ни тени неудовольствия или раздражения, хотя со всех сторон рвали.
«Закалка!» — подумал Пахарев, невольно любуясь им. — Службист. По всему видно — далеко пойдет. Тверд как Бисмарк, работящ как муравей».
Пока Пахарев обдумывал решение, Елкин подписал несколько бумаг, удовлетворил нескольких посетителей, дал несколько распоряжений.
— Можешь себе представить — только на селе, — вдруг опять заговорил он в сторону Пахарева. — Хочешь получить назначение — получай. Не хочешь — оставайся на бобах.