Пахарев затанцевал на месте:
— Это замечательно, тетя Феня, просто лучше ничего нельзя придумать. А уж ты не беспокойся. Я из первой же получки тебе пришлю за это. Сколько прислать-то?
— Полно, голубь сизокрылый, носи на здоровье. Когда разбогатеешь, то пришлешь коробку постного сахара, я до него большая охотница. Но только знаю, что и ты забудешь. Не ты первый.
— Тетя Феня, как можно?
Пахарев обнял тетю Феню и поцеловал. Она двинула его кулаком в спину:
— Пострел! Лижи уж студенток, они петитнее.
Он походил около студдома, посидел одиноко под березами в саду, и стало ему грустно. Перебрал в памяти все четыре года жизни… Вспомнил и Снежинку. Сердце вдруг сжалось от сладкой тоски. Неужели расстанемся навсегда? Навсегда! Какое беспощадное слово!
Он побрился, застегнулся на все пуговицы, чтобы не видно было старой рубахи, а пошел на Острожную.
На Звездинке в сквере цветочницы продавали голубые васильки. Он остановился и подсчитал деньги. Если купить букет, то на билет еще останется. И он купил букет. Он знал, что она очень любила васильки. Когда-то даже декламировала: «Ах, васильки, васильки, сколько мелькало их в поле…»
Окно Снежинки было занавешено, но светилось. Он постучал. Ему открыла она сама. На мгновенье вспыхнуло ее радостное, сияющее лицо, но тут же вдруг и сникло.
— Ну что ж, входите, — произнесла она тихо и нетвердо.
Пахарева она усадила на табуретку, а сама села на кровать.
— Вот, — сказал он упавшим голосом. — Васильки.
— Поставим их в стакан. Больше не во что.
Она налила воду в стакан и поставила туда цветы. Потом она села опять на кровать, и оба замолчали.
— Я уезжаю завтра утром, — выдавил он из себя.
— Уже?
— Да. Четыре года оттяпал. Даже не верится. Точно вчера это было, как шел по большаку из своего села в город в лаптях и с котомкой за плечами. Сколько было надежд, волнений… Какие строил воздушные замки…
— Куда же вы назначены?
— В село Павлово на Оке. Про это село писал Ленин в книге «Развитие капитализма в России»…
— Вот как?
В тоне ее голоса сквозило ледяное безразличие.
— Студенческие годы прошли как миг, — продолжал он, не в силах побороть охватившее его волнение. — Когда шел в город, то испытывал и подъем, и страх, и восторг, и опасения… Так и сейчас еду с тем же настроением… А на уме — работать и помогать тем, кто в нас нуждается.
— Как же иначе. Стараясь о счастье других, мы находим свое собственное, — сказала она, оживившись. — Я вас благодарю от всего сердца. Я ездила в Москву, и меня восстановили. Я знаю, что вы пострадали из-за меня.
— Это пустяки. Вот мы больше не увидимся, — сказал он замирающим голосом.
— Наверно. Ничего не поделаешь.
— Помните, вы читали «Снежинку»?
Голос его дрогнул от волнения и тайного страха.
— Давно это было. Я только что приехала из Лукоянова. Была вовсе девчонка, да еще и глупая…
— Однако, — он еле сдерживал дыхание от охватившего его трепета, — однако с тех пор я никак не могу этого забыть: «Снежинка нежная, снежинка чистая»…
— Пройдет, — сказала она серьезно. — А раз пройдет, то это еще не вполне то… То никогда не проходит, оно все больше и больше разрастается и мучает. Поверьте, я испытала это.
— Разрешите только иногда писать вам… Только иногда.
— На это разрешения не спрашивают.
— Оно конечно.
Он боялся на нее смотреть, чтобы не выдать своего волнения. Кажется, никогда она не казалось ему столь обворожительной. Он целиком был в ее власти. О, эти черные грустные глаза, каштановые волосы, высокая девичья грудь! Длинная тягостная минута расставанья — как она была горька!
В это время вошел Иванов. Она кинулась ему навстречу, вся просияла. Пахарев поднялся и сказал:
— Ну, счастливо оставаться!
— Всего хорошего, — ответил Иванов за обоих.
«Глупо! Невыносимо глупо! И зачем только я сюда пришел?» — пронеслось в голове у Пахарева.
— Получил назначение? — спросил Иванов.
— На село. А вы?
— Завтра едем.
— Пока.
— Всего хорошего.
Пахарев вышел со стесненным сердцем. Конец! Что ж! И так бывает.
Ранним утром он был уже на пристани. Над Волгою поднимался белесый туман. Матросы возились на баркасе, что-то стаскивали и пели «Дубинушку». На пристань сходились пассажиры, нагруженные мешками, узлами, корзинами. Это были пригородные слобожане, деловые, домовитые, озабоченные люди. Они тут же рассаживались на своем скарбе и принимались за еду. К удивлению своему, Пахарев увидел среди них и Марусю Пегину. Она вспыхнула, когда он подошел к ней, и, подавляя волнение, сказала: