От возчиков хохломского изделия — 10 000 руб.
На магарыч — 10 000 руб.
Возвращенные долги — 20 000 руб.
Гривенников держался особняком, на дерзости отвечал скромной учтивостью, ни на кого не сердился и всем предлагал орехи и папиросы. Свою кондовую фразеологию он старался разбавлять искаженными учеными словечками: «константировать», «сынкцуонировать», которые выписывал из словаря иностранных слов. Все о Прове отзывались только с похвалой, разбавленной чуть-чуть снисходительной усмешкой.
— Пров — обходительный, услужливый парень.
— Пров — сермяжная Русь, чернозем, неловко скроен, да крепко сшит.
— Пров, о! Он молодец, на ходу подметку срежет…
В общем, всем угодил. Но один раз Пахарев услышал, как Гривенников отчитывал Нефедыча, который уронил его тяжелую шубу.
— Ставлю на вид за возражение мне и высказывание своего мнения, — пробасил Гривенников. — В случае повторения воспоследствуют более строгие меры. Я гарантирую тебе взыск, отлуплю.
Нефедыч с умильным выражением на лице невнятно оправдывался и просил прощения, щеткой счищая с пиджака Прова воображаемые волосики и пылинки.
Значит, и Нефедыч чуял в нем (а может, знал!) какую-то неразгаданную силу. Пахарев хорошо знал кустарей — ложкарников Семеновского уезда за Волгой и пламенную Хохлому, откуда Пров был родом, с ее известной всей России затейливой и буйной росписью деревянных изделий. Кустарный промысел в разруху не только не исчез, он пышно расцвел за счет остановившихся городских предприятий. Пахареву все это было хорошо известно. Ведь он вырос среди кустарей, даже организовывал кустарные артели, и знал больше всех подоплеку этого дела. Вот почему личность Гривенникова невольно приковывала его внимание.
Один раз Пахарева пригласил к себе однокурсник Стефан Бестужев. Бестужев посещал лекции редко, и то только затем, чтобы прощупать эрудицию профессора, а изучал предмет сам на дому, сдавал зачеты всегда отлично, много думал и знал, а жил как ему нравилось. Он был из захудалого дворянского рода, отец его разорился, был чем-то вроде приживальщика или приказчика у графа Орлова-Давыдова, предком которого был фаворит царицы Екатерины II — Григорий Орлов. Дед Пахарева, Евграф, был крепостным Орловых. Сенька помнил старшего Бестужева, он приезжал на тарантасе в Гремячую Поляну собирать недоимку за аренду графских угодий, и вместе с отцом в тарантасе сидел мальчик в белой блузе и бархатных штанишках. Когда секли возле сельской кутузки мужиков за недоимки, старший Бестужев руководил экзекуцией. Один раз пороли и Сенькиного отца, а маленький Стефан и Сенька стояли у колодца. Сенька дрожал от страха и истошно выл, ему было жалко отца, которого били кнутом по исполосованной кровавыми рубцами спине, а маленький Бестужев его утешал, говоря:
— Не плачь. Посекут да отстанут. Я вырасту большой и бить мужиков запрещу.
Мальчик этот вел дружбу с деревенскими ребятишками, принимал участие в играх в лапоть, в лапту, в чижика, в лошадки, в мяч. Ловкий барчонок обставлял всех и еще насмехался над неловкостью мужицких ребятишек. Так что Сенька его с детства помнил и знал. Несмотря на барскую кровь, барское воспитание, барскую манеру держаться, Бестужев был удивительно отзывчив на чужое горе и прост в обращении. Встретившись в институте, они узнали друг друга, вспомнили детство: уженье рыбы, сбор грибов в Серебряном перелеске и в Дунькином овражке, на болотах, растрогались до слез и стали приятелями. В Бестужеве нравилось Сеньке, помимо его ума и человечности, еще то, что Бестужев не хотел видеть в Сеньке-«комбедовце», разорявшем барские усадьбы, врага и не питал к Сеньке ни тени неприязни. Сенька с отрядом комитетчиков разорил и усадьбу графа Орлова и выгнал всех хозяев из нее, в том числе и Бестужева-отца. Но Стефан не обижался на Сеньку, говоря, что если бы не Сенька выгнал его отца, так то же самое сделал бы другой из крестьян, которых отец нещадно сек на барском дворе. Словом, их сближали взаимные воспоминания детства, землячество, любовь к деревне, детские забавы и радости. При всей родовитости Бестужев был лишен надменного отношения к товарищам и даже подтрунивал над своим дворянским происхождением. Поэтому Сенька заходил к нему запросто.
На этот раз Сенька зашел в сумерки осеннего, дождливого дня. Дверь открыла мадам Катиш, квартирная хозяйка Бестужева, полная, напудренная женщина лет под сорок. Она подозрительно поглядела на Пахарева, узнала его и крикнула: