Но за этим флером иногда нарядной, иногда эксцентричной, иногда неприглядной повседневности скрывался и бился чистый родник экономического возрождения губерния. Да и не только губернии. В этом повороте от военного коммунизма к нэпу сказалась вся мудрость ленинской политики. Россия овладевала наукой хозяйствования: организация, жесткий учет, контроль. В условиях свободы торговли и допущения частного капитала это пело к росту благосостояния, к созданию прочной сырьевой базы; накоплялись силы, средства для новой индустрии. Страна залечивала раны, стабилизировала рубль, введя «червонец», недаром и период этот назывался восстановительным… Лозунгом дня были слова Ленина:
«Россия нэповская будет Россией социалистической…»
Ярмарка стала выставкой, зеркалом восстанавливаемой экономики. Она стимулировала все застоявшиеся каналы промышленности и народных промыслов Поволжья. Наконец, она «учила торговать» в том глубоком смысле, который вкладывал в это понятие сам великий Ленин. Ибо наряду с частной на ярмарке развивалась и укреплялась государственная торговля.
Пахарев, который работал в комбеде, арестовывал на базарах всех, продающих по вольной цене хотя бы кусок хлеба, как за спекуляцию, тут воочию увидел разгул тех сил, которые он считал навек похороненными. Нелегко было это видеть. Он вспомнил слова своего предкомбеда Ошкурова:
— Гады еще шипят! Гады полезли в щели! Гады притворяются… Гады нам накладут еще в шапку.
Негодовал Сенька, недоумевая, остро присматривался к новым явлениям быта. Прибегал к утешительным формулам преподаваемой им политграмоты («отступаем, чтобы собраться с силами и наступать»). Не помогало.
Как-то остановился Сенька у самоката, подле Главного дома, и увидел Вдовушкина в новой рубахе и соломенной шляпе. Таким форсистым Сенька никогда его не видел. Он сидел рядом с Розой Фоминичной на алебастровом коне, они сияли от счастья и грызли тыквенные семечки. Леонтий держал свою тяжелую руку на необъятной талии Розы Фоминичны. Треск трензелей, гул барабанов, шум толпы, выкрики лоточников — все это сливалось в один густой гул бесшабашного разгулья. Сенька выждал перерыв, когда платили за новый сеанс, и подошел к ним ближе. Роза Фоминична тут же отвернулась от него и показала ему свою широкую спину с низким вырезом платья.
— Леонтий! — спросил Сенька. — Где ты взял денег на самокат?
— Да я же, раззява, репетирую Розу. Она говорит, ты оказался не на высоте.
— Но ведь ты же математик?
— Там, где филолог сдрейфит, там математик выдюжит. Да разве в этом дело? Погоди малость, Розочка, я с ним поговорю с уха на ухо.
Он сошел с коня и подошел к Сеньке вплотную.
— Леонтий! — закричал Сенька. — Котуешь?
— Что делать? Все хотят есть.
Загремел бубен, самокат колыхнулся, и Леонтий на алебастровом коне, ухватясь за талию Розы Фоминичны, снова поплыл по кругу, шепча что-то веселое ей на ухо.
Ах, Леонтий! Нашел-таки свое счастье. А Сенька пошел искать свое на соседний двор первостатейного ресторана «Повар». Из кухонь тянуло запахом жареного мяса и пирожков. Он сел на чурбан во дворе ресторана «Повар» и стал ждать однокурсника Поликарпа, который устроился тут «кухонным мужиком». Поликарпа, из села Фокина на Волге, сильного парня, общительного, здорового, здесь все любили, и жилось ему сытно. Хозяин даже хотел его перевести в контору, да он решительно отказался. А все из-за харчей, на кухне набивал желудок вволю и даже жене с ребенком прихватывал.
Поликарп вышел из кухни во двор с топором в руке, в фартуке, как повар, в смазанных сапогах и с засученными по локти рукавами. Чисто заправский мастер-пищевик. Он любезно обнял Сеньку и тут же вынес ему преогромную чашку щей с кусками мяса и добрый ломоть ситного:
— Насыщайся до отвала, на даровщину. Ну как? Расстался-таки со своей любострастной Пантефрией? Не выдюжил, кишка тонка.
— Позорно сбежал, брат. Чуть не задушила в объятиях, это ты угадал.
— Наперед надо было знать, дружище, какой ей потребен репетитор. — Он смачно захохотал. — Ты плохо знаешь староверок с Керженца. Неистребимая сила в бабах тех. А ты, прекрасный Иосиф, и не догадывался…
— Наивен я, Поликарп, по этой части.
— Будь в надежде. При нэпе дозреешь. Хитра жизнь, стерва. Ну, как дальше будешь жить?
— Да как? Вакансия есть — дух у меня не тот. В церковные сторожа берут. У меня в Троицкой церкви дядя дворником… Да ведь стыдно.
Поликарп обвел рукой вокруг себя. Из окон во двор глядели проснувшиеся шансонетки, все в папильотках и с голыми плечами.