— Образы и образины минувшего, — сказал Поликарп. — Обступили со всех сторон. А куда денешься? Доклады делаем про социалистическую революцию, а таскаем дрова на кухню нэпманам. Жена, дочь, курса еще не закончил. Есть-пить надо. Вот оно с этого всегда и начинается… Да, брат. Есть великие компромиссы истории и есть малые. Не нам переиначивать. Мы — люди маленькие. И все же обидно. Разбежаться, чтобы перепрыгнуть забор, и вдруг напороться на гвоздь и поползти крапивой на карачках. Ладно хоть не полный карачун… Весь мир хотел задушить Россию. При ханах выдюжили, от французов отбрыкались, от немцев…
— Русский Иван все могет… И нэпом перехвораем.
Сенька уплетал за обе щеки. Такого питательного и ароматного хлебова он не видал вовеки.
— Это ты, Поликарп, каждый день лопаешь?
— Нет. Это — еда чернорабочих. У нас для них особый котел. А я на кухне свой человек и ем то, что хочу, что ест хозяин и любой нэпман. Котлеты, лангеты, бифштексы, осетрину, стерлядку паровую, словом, что душе угодно.
Сенька глядел на него во все глаза. Не верилось — ест как нэпман. Даже блюд таких Сенька не видел.
Сенька съел всю чашку щей, которой хватило бы вдосталь на целую артель, вытер пот с лица и не мог подняться с чурбана. Уже не хотелось двигаться, только бы сидеть да философствовать.
— Попить бы чего-нибудь?
— Ситро, квас, пиво, лимонад, кофе, шоколад, какао? — спросил Поликарп.
— Какава? Что оно значит? Сроду не слыхал. Видать, из сугубо буржуазных напитков? Давай и я буду разлагаться… Тащи какаву.
— Для меня это питье привычное. А тебе, не знаю, понравится ли. — Поликарп принес графин какао. Сенька весь его выдул.
— И такое ты пьешь каждый день?
— Нет, не пью. Сперва навалился, и осточертело. Я предпочитаю теперь стакан чистой воды или кефир.
— Кефир — это кислятина.
— Зато здоровее. Какао все-таки наркотик. Ну, а ты как? Работу имеешь? Или в деревню надумал?
— Я бы и в деревню не прочь. Да придешь, поднимут на смел: что, интеллигенция, не удержался в городе, навоз приехал возить? Особенно девки и парни.
— Постой. Ведь у нас есть свободная вакансия: помощник коридорного официанта на третьем этаже. Там у нас живут шансонетки, и работа выгодная, но, конечно, канительная и не совсем чистоплотная. Знаешь, гости ходят к девицам, так тут требуется так, будто ты ничего не видел, хотя видел все… Да и помогать шансонеткам кой в чем приходится. Не тебе там…
— Да черт с ними, только бы прокормиться.
— В таком случае я сейчас узнаю, взяли туда или нет.
Вскоре Сеньку позвали к хозяину гостиницы Обжорину Федору Иванычу.
Сенька недавно видел этого старика на базарах с протянутой рукой, в рубище. Иногда он продавал папиросы с руки рядом с беспризорниками, а ночевал в притонах или на задворках у своей бывшей прислуги. И вот он опять у «своего дела».
В гостинице Обжорина до революции останавливалась самая деловая публика: купцы, промышленники, пароходчики, скупщики. Здесь были хорошая кухня и черная биржа. Можно купить что угодно и найти покупателей на что угодно. Именно здесь собирались воротилы Поволжья. Особенно во время Нижегородской ярмарки. В гостинице Обжорина можно было через маклеров, коммивояжеров купить фальшивые документы, состряпать аферу, заручиться протекцией, обделать темное дело. В недрах этой черной биржи навечно похоронены тайны наглых спекуляций, неожиданных обогащений и коммерческих катастроф. Черная коробка Обжорина хранила в себе память о судьбах многих торговых домов города, о взлетах местных миллионеров и об их банкротстве. И теперь Обжорин ставил дело на тех же началах и так же успешно его вел. Его гостиница была центром коммерческой жизни на ярмарке и пристанищем деловых людей.
Вот перед этим человеком и стоял теперь Сенька.
Как и раньше, Обжорин одет был под богатого мужика: пиджак, смазные сапоги, черная косоворотка. Борода большая, седая, волосы на голове всклокочены. Высок, крепок — сермяжный столп. Глаза проницательные из-под густых бровей, голос тих, внушителен. Сдержанная сила во всем. Никогда он не держал управляющих, всем ворочал сам, хотя едва умел расписываться. Бухгалтерию и контору завел только при Советской власти. Все служащие его боялись, но уважали за справедливость. «Справедливость — душа коммерции», — было его любимое выражение. Знали все, что изъян в работе подчиненных он угадывал издали. Поэтому Поликарп советовал Сеньке быть с ним откровенным и не врать. Хозяин спросил прежде всего, что его заставило наниматься на работу коридорного официанта, работу изнурительную и неприятную.