— Как на панихиде нахохлились.
И тут брат стукнул кулаком по столу, так что чашка со щами подпрыгнула и расплескалась, поднялся с налитыми кровью глазами и крикнул:
— Не суйся не в свое дело, академик липовый. Читай книжки про любовь, щупай девок, их до лешей матери, ходи за грибами, благо их брать некому, лови рыбу, стреляй пигалиц и куликов, а в мирские дела не лезь. Не твоего ума дело, не понимаешь ты в мужицких делах ни уха ни рыла. Это тебе не комбеды. Тут не сила нужна, не агитация, тут вот что нужно.
Он ударил себя по лбу ладонью.
— Я тебя не узнаю, Иван. Ты явно впал в оппортуну. Абсолютно обуржуазился.
— Эх! Действительно, ты карандаш, как тебя девки прозвали. Читака-писака. Везде нос суешь! А толку ни на маковое зернышко. Ведь ты зарезал меня, ты мне всю обедню испортил.
— Я этого и добивался… Именно этого — испортить эту гнусную обедню. Я сорвал твое мероприятие, а провел свое.
— Недотепа! — произнес Иван. В словах брата звучала снисходительная жалость: — И верно говорят: ученых много, умных мало. Так иди на околицу и погляди на свои результаты, чего ты достиг.
Он покружил головой и плюнул:
— Ты помнишь продразверстку, когда выгребали у мужика подчистую? Запрещение частной торговли? Сам ты охотился на базарах за продавцами хлеба. Того требовали задачи обороны. Война заставила тогда половину земли пустовать. А сейчас погляди, все засевают, вовсю стараются. Выходят на работу затемно, чтобы с рассветом быть в поле. И в общем выровнялась деревня. Ведь национализация земли осталась незыблемым законом сельской жизни. Середняков стало больше, но процесс расслоения деревни, конечно, продолжается. Это — факт. Будь спокоен, контроль мы не выпустили из рук… Прикинь: торговая кооперация в наших руках, кредит, страхование; артели, где они остались, мы всячески поощряем… Организуются в деревнях и селекционные станции, и племенные рассадники, они тоже в наших руках. Конечно, это ростки. Но ростки крепкие и надежные. Ленин не зря сказал: отступили, чтобы наступать. Но когда — я этого не знаю, но моего ума дело. Все к тому идет, что вслед за потребительской и сбытовой, придет время, примемся и за производственную кооперацию. У нас на селе мужики пока говорят о товариществе по совместной обработке земли. А вон в соседнем селе оно уже есть. Хоть и первый шаг, да верный. У нас в районе только одна артель уцелела из тех, что создавались при комбедах. На земле помещика Анисимова. А по всей России их не так уж мало. Так что хоть Крупнов и богатеет, да и мы ртом не глядим. Учиться тебе жизни да учиться еще, верблюд!
— Какой умный. Ты объясни, а не фордыбачься.
Тут ввязалась мать:
— Сенюшка, ведь твои бедные приятели не держат скота, а получают долю травы и тут же ее пропивают. Это на руку богатым. Твое решение самых богатых обрадовало, и Крупнов, говорят, за тебя голосовал.
Кусок остановился у Сеньки в горле. Он вытаращил на брата глаза.
— Богатых обрадовало мое решение? И это верно, Иван?
Сенька исподлобья оглядел всех, ни в чьих глазах не встретил сочувствия.
Брат закурил, подсел к отцу и начал с ним разговор, игнорируя Сеньку.
— Я, батька (отца в этой семье называли дети по старинке — «батька»), поставил своей задачей то, чтобы сено попало в надежные руки, то есть тем, которые держат скотину и в сене нуждаются. Сенька все испортил. Сено опять уплыло в закрома богатеям. Крупнов и Коряга скупили эти доли. А главное — это сено Крупнов приберегает до весны, везет в город и спекулирует. Вот, профессор, ты и помог спекулянтам. Покорно они тебя благодарят.
Сенька ушел потрясенным на сеновал и опять думал о том, как раньше все было на селе яснее. Стыд и раскаяние глодали его душу.
Утром брат поднял его спозаранку.
— Профессор, — сказал брат, — если хочешь узнать, что сейчас делается в деревне, то иди со мной. Отправимся к твоему старому приятелю Анисиму Крупнову, которого вы когда-то раскулачили. Увидишь сам, как он воскрес из мертвых. Узришь его другую ипостась.
Сенька вскочил с постели, и они вышли на улицу. Они прошли высокой, в рост человека, уже выколосившейся рожью. В чистом, как ситец, небе купались ласточки, заливались жаворонки, порхали воробьи. Вскоре путники увидели рядом с перелеском у тихой лесной речки среди созревающих посевов пятистенный дом под железной крышей. И дом, и двор, и огород, а молодой садочек — все было аккуратно отгорожено и обихожено, а дорожки везде посыпаны мелким, чистым речным песком.