– Проверьте дно, – коротко бросил Свен, не оборачиваясь. – Если трупы до сих пор не унесло течением.
– Прочесываем, мистер Кристенсен, – в голосе МакСуини сквозила насмешка, граничащая с оскорблением. – Мы, конечно, не такие грамотные, как вы у себя в столице, но кое-что разумеем.
Свен резко обернулся. Даже не обернулся – перетек из одного состояния в другое. Только что он стоял спиной к инспектору, и вот уже смотрит ему в глаза, находясь на расстоянии, недостаточном даже для вздоха.
МакСуини глядел прямо на него, и не подумав отшатнуться, как сделал бы обычный человек – из тех, с кем Свен привык общаться. И они очень однозначно реагировали на те его способности, которые он, как правило, не торопился использовать, помня, что находится в окружении людей.
МакСуини был человеком до самого первого своего предка, но Свен не чувствовал в нем ни испуга, ни чего-то еще в этом роде. Он просто стоял и уже не улыбался – скалился. Неприятность его улыбки превысила все допустимые нормы, и Свен сдался. Отступил на шаг, первым отводя взгляд.
– Они нашли свой конец здесь, – глухо сказал Свен, глядя куда угодно, только не в глаза МакСуини. – Все.
Он не уточнил, сколько именно, но чувствовал, что здесь произошла не одна смерть. Это ощущение перебило неприязнь к зарвавшемуся инспектору, и Свен на какое-то время выпал из реальности, глядя на жадный прибой далеко внизу, словно пытаясь высмотреть, что тот скрывает.
Как выяснилось позже, прибой действительно скрывал тела.
Всего их было шестнадцать.
В замке Свен мягко усадил Магнуса в кресло, пресекая все его попытки продолжать роль гостеприимного хозяина. Тот особо не сопротивлялся, зябко обнял себя за плечи и оставался в таком положении, пока Свен готовил для них обоих выпивку.
– Никогда не перестану удивляться тому, что ты употребляешь алкоголь, – вместо благодарности сказал Магнус, принимая свой бокал.
Свен отошел к камину, подставил один бок почти не чувствуемому теплу от тлеющих углей.
– Мы ощущаем не только вкус крови, – задумчиво ответил он, проглядывая бокал на свет.
В полупрозрачной жидкости плавали красноватые отблески.
– Столько смертей, – глухо и невпопад сказал Магнус.
Свен поднял глаза. Его друг скорчился в кресле, баюкая в ладонях бокал, к которому до сих пор так и не притронулся.
– Прими мои соболезнования, – мягко сказал Свен.
Магнус покачал головой.
– Патрик сделает все возможное и невозможное. А я все равно собирался принять приглашение в экспедицию.
Свен ничего не ответил, хотя мог бы сказать многое. И о МакСуини, и о Магнусе, и об этих смертях, и о том, что Магнусу стоило поберечь себя. Хотя, вполне возможно, в экзотических странах Магнусу грозила куда меньшая опасность, чем у себя дома. То есть в том месте, которое Магнус определенно намеревался своим домом сделать.
– Единственное, что меня беспокоит, – медленно сказал Магнус, и Свен поднял брови, показывая, что внимательно слушает, хотя Магнус на него и не смотрел, – это то, что мы остались без священника. Святым Аластора никто бы не назвал, но, боюсь, без него нам придется совсем худо.
– Ты же не собираешься принять сан?
– Я для этого слишком грешен, – Магнус рассмеялся и откинулся на спинку кресла.
Свен с облегчением отметил, что пальцы Магнуса, до того сжимавшие бокал с такой силой, что тот угрожал вот-вот хрустнуть и рассыпаться на осколки прямо в руке, наконец расслабились.
– Меня ждут тайны Пергама, – сказал Магнус, и Свен серьезно кивнул.
Его самого ждала обычная рутина полицейского управления Эдинбурга. А раз уж Магнус решил, что с произошедшим в его владениях способен разобраться местный инспектор, причин для обеспокоенности еще и этими проблемами Свен не видел.
Золотой Берег, 1896
– Мистер Броуди...
Сознание возвращалось к Аластору с трудом, в немалой степени из-за того, что ему самому не хотелось выныривать из сна, где он снова был обычным священником в обычной общине на обычном острове. Там, где слыхом не слыхивали о кровопролитной войне где-то на африканском побережье. Где не было места удушающей жаре, липкой влажности и вездесущим москитам.
Аластор пробыл в Африке меньше двух недель, но уже успел возненавидеть ее с пылом, не подобающим его должности: капеллан должен поддерживать дух солдат, вселять в них уверенность в правоте своего дела и помогать справиться со страхом смерти. Аластору же больше хотелось взять в руки оружие и встать в один ряд с другими, неся погибель тем, кого сам он искренне и от всего сердца считал олицетворением мерзости.
– Мистер Броуди, – настойчиво повторил кто-то, и Аластор наконец открыл глаза.
Палящее экваториальное солнце с трудом пробивалось через густую листву джунглей, и Аластору пришлось прищуриться, прежде чем он разглядел, кто именно потревожил его сон – а на это должна была быть веская причина. У всех них были проблемы со сном – мешала жара, мешали москиты, мешали проблемы с желудком, которые не решались даже ударными дозами хинина. Аластор приподнялся на локте, повернул голову и сплюнул, ощущая на языке пронзительную горечь. Хинин пропитал собой, казалось, все: воду, съестные припасы, даже сам воздух. Но горечь эта несла в себе спасение: по крайней мере, за эти дни они не потеряли ни одного человека. Почти сто лет войны многому научили британцев, и в этой кампании они были намерены добиться успеха.
Сам Аластор считал, что успех неминуем. В конце концов, на их стороне был Господь.
Разбудивший его отодвинулся, когда Аластор поднялся, и смотрел на него отчаянным взглядом. Аластор прочистил горло и хрипло спросил, пренебрегая условностями:
– Что?
Солдат словно только этого и ждал, зачастил тут же, торопясь и проглатывая окончания слов:
– Вы должны это видеть, мистер Броуди. Мы нашли Дерево.
Именно так он и сказал: «Дерево». Заглавная буква ощущалась так же явно, как если бы он преподнес Аластору лист бумаги с написанным словом. Аластор снова откинулся затылком на изголовье своей неудобной лежанки, несколько мгновений помедлил и рывком сел.
Это действительно было Дерево.
Оно стояло в самой середине небольшой поляны, странным образом почти свободной от стремительно поглощающей все на своем пути растительности (им приходилось буквально прорубать себе путь в зарослях, пробиваясь через лианы, тут же заплетающие только что расчищенное пространство). А это место, казалось, было обнесено барьером, за который растения не смели продвинуться. Аластор постоял на самом краю, оглядывая поляну – и старательно обходя взглядом Дерево. Оно возвышалось в центре, раскидывая во все стороны узловатые ветви, в извращенном подобии рукопожатия встречающиеся с ветками окружающих деревьев. Те тянулись навстречу Дереву, жадно пытаясь дотронуться до него хоть краем листа, хоть усиком лианы. А Дерево милостиво дарило им свою благосклонность, и все вместе они образовывали еще более густой полог, чем над самыми непроходимыми джунглями.
И только переступив невидимую – и одновременно отчетливо заметную – границу, Аластор поднял голову и в упор посмотрел на Дерево, чувствуя всей кожей, что оно смотрит на него в ответ.
Чахлая, хотя и все равно невыносимо ярко-зеленая трава у его подножия не могла скрыть груду того, что на первый взгляд показалось Аластору кучей сучьев. За два шага до Дерева он остановился, наклонился и поднял из травы один из «сучьев».
Солдаты, сгрудившиеся на краю поляны и в напряженном молчании наблюдавшие за Аластором, одновременно выдохнули, словно были единым организмом.
Он обернулся к ним и поднял руку с крепко зажатым в ней предметом.
– Великая скорбь наполняет мое сердце, – его тихий голос пролетел над поляной, ударился о тесно сплетенные ветви, образующие полог над ней, и вернулся обратно, окружив его гулким эхо.
Аластор бережно прижал к груди то, что держал в руках.