Игорь шел по лыжне, ритмично передвигая лыжи, и в нем кипела и пузырилась злость. Она была равнодушной и холодной, как нарзан в бутылке из холодильника. На дне ее болталось что-то темное — причина злости. Игорь не мог сказать точно, что это за причина, но ощущал ее надоедливую тяжесть. Чтобы темное исчезло, надо нащупать его — и Игорь принялся думать, почему он злится.
Сначала пришла догадка — промахнулся по глухарю, которого никогда в жизни больше, может быть, не увидит. Но тяжесть не исчезла, значит, не то. Холодно.
Тогда Борода, старый друг — он поругался с ним. Борода — тело жизни, живет прочно и надежно, а он — щупальце, извивающееся и безмозглое, которое постоянно натыкается, обжигается, но лезет наудачу вперед. Борода стал его учить: надо желать только того, что можешь, ведь смысл жизни — достигать, а не хотеть ради хотения. Он злится на него, потому что себя считает самым мудрым? Уже ближе к истине — тепло!
Или причина другая — персональное дело, вызов в гороно и итог: без права дальнейшего преподавания? Любовь, увы, разбита… Но что он мог поделать? Подняться против всех? Лет десять назад, быть может, энергии на это и хватило б.
Игорь шагал по лыжне, не останавливаясь, и рассуждал дальше: и все же, если размышлять здраво, так ли у него изломана судьба? Он — не гений, как и большинство людей, — зачем же ему страдать от непризнания, если признавать в нем, собственно, нечего? Ведь мог «непонятый и оскорбленный» пойти, к примеру, натаскивать за солидную мзду абитуриентов — где много народу, не пропадешь, — но поехал к Бороде. Тот халтуру презирает, и в письмах у него ни страданий, ни тумана — все по-деловому. После многолетнего молчания посетил друга детства, чтобы узнать, как жить? Интересно, долго он решал на своей Колыме, возвращаться или нет? — подумал вдруг Игорь. В Томске — томички, в Магадане — магаданки, а в Новой Ляле — «новые ляльки»? Вот тоже названьице… Нет, на это ему порыва не хватит. Любить со школы и разойтись, уйти потому, что она — будущая аспирантка, а он — лесоруб? Воля — даже противно, какая она у него сильная. Братишки-сестренки, семья без отца — все это понятно. Но заботясь о родственниках — о ней он подумал? Ведь он себе хлопот не захотел — за одну семью отвечать легче, чем за две, да еще за себя впридачу. Уж лучше жертвой стать, зато ни беспокойства, ни сомнений…
Танька, красивая, умная, вот кого жаль по-настоящему. До сих пор живет одна в институтском общежитии и с ним перестала здороваться. Ну, поехал бы он тогда к этому твердолобому сержанту — и что бы сказал? Бороде надо было наплевать на все и ринуться самому… Во что он превратился теперь? Всю жизнь боялся показаться смешным…
Люди, приезжающие в гостиницу, подумал Игорь, или ложатся спать, или сразу идут осматривать город. Борода будет действовать с наименьшими жертвами — он займет кровать, выспится, сходит на работу и только вечером пройдется по набережной. Тот же, который бросит все и помчится смотреть свет, — и устанет, и лишится места. И жаловаться не на кого — сам виноват! Улицы отныне для тебя не предмет любования, а убежище — как для глухаря небо, когда его вспугнешь. А ты слоняешься, роняя последние чемоданы, высматриваешь сочувствующую душу, теряя друзей…
Игорь вдруг пришел к выводу, что все его беды — от чрезмерной уязвимости, беззащитности. Потерял — значит не сумел сберечь. Или не захотел? Уметь — значит знать, а любовь только потому любовь, что она — в первый раз, ее не полагается знать. Значит, не захотел…
К тому же обронил где-то хороший нож. Глупо — всю жизнь хранил его в чемодане, мечтал попасть на настоящую охоту, а пошел и сразу же потерял. В самом деле, надо было подарить Бороде.
Игорю стало легко, потому что он перебрал все болезненные мысли, не боясь ни одной, и повыбрасывал их, как гнилые картофелины из ведра. Он катился теперь по лыжне свободно, как паровоз по рельсам. Когда носок левой лыжи сбивался и запарывался в снежную целину, нарушая ритм движения, он выравнивал шаг, уже не злясь и не досадуя.
Лыжню окружало множество деревьев, и в первый день Игорь внимательно рассматривал каждое. Но пожив в избушке неделю и увидев впервые в жизни глухаря, он перестал искать различия между деревьями, все они слились в одно понятие — лес, место обитания диковинной птицы. В лесу он начал часто думать о еде. Когда после целого дня беготни они топором вырубали изо льда реки бревно, потом тащили к избушке, в темноте пилили и кололи, растапливая печку под пустым котелком, — тогда поневоле думалось, как бы поддержать силы, чтобы и завтра доволочь бревно, согревающее ночью.