— Что это? «Кх-кх-кх!»
— Чудак, — улыбнулся Борис, — сердце твое стучит. И у меня так первый раз было. Это пройдет.
— И то правда, — засмеялся облегченно Игорь, — я сейчас как… школьник у доски.
Они стояли, весело переговаривались, курили. Игорю хотелось растянуть, еще раз пережить миг счастья — он снова рассказывал, вспоминая бесчисленные подробности. Борис время от времени с интересом задавал вопросы.
Глухарь лежал на истоптанном снегу, закинув за спину длинную шею, и борода из перьев под его скуластой монгольской головой торчала вперед. Серые веки на глазах собрались в морщинистую складку — они закрывались снизу и этим отличались от человеческих. Но красные пупырчатые брови глухаря сохранили яркость и горели даже сильнее, чем капля, набухшая на конце клюва.
Солнце бросало последний раз его тень на снег — тень короткую, гораздо меньше самого глухаря, но трудно было разобрать, где начинается она и начинаются черно-пепельные перья. Двое людей закрыли перед глухарем свет, и он стал теперь с ними одно целое.
Оба человека сейчас чувствовали себя такими всемогущими, какими бывают только судьи, решающие судьбу чужой жизни. И от уверенности в своей силе им стало казаться, что жизнь теперь пойдет по-другому, лучше и справедливее, чем прежде. От ощущения радости хотелось тут же, на месте, сотворить что-нибудь доброе, приятное, и Борис с Игорем принялись хлопать друг друга по плечам.
Выстрел всполошил лес. Где-то далеко кричала кедровка, ее перебивало отчаянное тарахтенье сорок. Шагах в двадцати вдруг засвистел рябчик, созывая выводок, и так пронзительно, что заложило уши. Игорь вскинулся и схватился за ружье, но Борис остановил: «Погоди, оставь на завтра».
Они еще постояли в задумчивости. Борис вздохнул — вспомнились колымские каменные глухари, которые не подпускают к себе даже во время токования. А Игорь думал, что такого глухаря, как этот, никто никогда не убьет, и тоже был прав.
Потом Игорь сказал:
— Пойдем хоть выспимся…
Оба понимали — это, чтобы опуститься на землю. Даже птицам, созданным для неба, предназначено возвращаться на землю, а что же говорить о человеке? Он будет земным всегда.
Они тщательно уложили глухаря в рюкзак и пошли, проваливаясь в снегу, к лыжам. День еще только начинался, у обоих было хорошее настроение, и они неспешно двигались по лыжне, время от времени меняясь местами и передавая друг другу тяжелый рюкзак. Лыжня вела к избушке — там хранились сухари, свечи, одеяла — чего, конечно, недостаточно для жизни человека.
…Тут я их и встретил. Борис вежливо кивнул, а Игорь широко улыбнулся и пригласил меня «на глухаря». Я отказался — мне предстояло до темноты осмотреть молодые посадки. Кроме того, хотелось побыть одному — не часто выпадает пройти по зимнему, заснеженному лесу.
Потом я оглянулся — Борис и Игорь шли вплотную один за другим, дружно, чтобы не запнуться, выбрасывая вперед то левую, то правую лыжу. Они были разного роста, различного, что угадывалось сразу, характера, но все же чем-то походили друг на друга. Или это мне показалось?
Я свистнул собаку и свернул с лыжни в чащу. Рыжая моя Найда, принесшая недавно таких же рыжих озорных щенят, носилась вокруг меня, высунув язык.
Нижний горизонт
— А у меня весной как крылья чешутся. Бегом бы побежал, ей-богу. Привык за столько лет…
Кольцов сидел на чурбачке возле поддувала печки и палочкой шурудил угольки. День стоял свежий, по-сентябрьски ясный. В Магадане — там в такое время серо и тускло, туман кропит улицы. А здесь, вдали от побережья, хорошо. Железная емкость надежно прикрывает от ветерка из долины. Тепло сидеть в затишке, щуриться на солнце.
Однако в городе свои преимущества. Можно в кино сходить, на танцы в Дом культуры, в душе хоть каждый день мойся, а в красном уголке в бильярд играй. Смотря какое общежитие, конечно. В Ягодном, где Дунин, или попросту Дуня, жил раньше, общежитие хорошее, коменданта он даже на свадьбу пригласил. Зря не послушался, ушел — переселился к ее родителям. С того и покатилось все вниз…
— Меня тоже в город не затянешь, — сказал Дуня. — То ли дело на свежем воздухе. Кругом тайга!
Он очертил головой дугу. Далеко на горизонте белели вершины гор. Перед горами сине-желтой полосой простиралась тайга. Еще ближе, от тайги до самого ручья, тянулось широкое поле тундры.