Да, такие умельцы только на Колыме и сохранились.
Ходит в скромном вытертом пиджачке, еще, может быть, и передовик, а лет сорок назад такие номера в Ростове или Одессе делал, что поросята — просто тьфу!
…В общежитие Коляй не опешил. На него там накатывала тоска. Не помогали вилюйские рассказы Пронькина, перестали давать успокоение рассудительные разговоры Прохора. Почему так случилось, Коляй знал.
Еще зимой каждый свободный вечер он словно ненароком прохаживался возле вагончика-парикмахерской. Зорко наблюдал, кто вокруг трется, по какому делу. Потом сообщили, что она уехала в отпуск. Стало вроде бы легче: что в глазах не стоит, то на сердце не ложится. Однако тревожила мысль — вдруг не вернется? Мужчины с опытом и высокими разрядами не выдерживали колымского мороза с ветром, чего с девчонки спрашивать?
Но смуглянка вернулась веселая, еще сильнее загорелая; ребята от своих девчонок слыхали — неделю фруктами весь вагончик кормила. А Коляю ее веселье — как отверткой в сердце, уж лучше бы она ходила злая и в грязном ватнике, чтобы на нее никто внимания не обращал, потому что приехала она вместе с мужем. Коляй раньше боялся встретить ее одну — вдруг спросит: «Что вы здесь ходите?» Еще страшнее стало увидеть двоих…
В гараже было оживленно. Он подсел «забить козла» — за столом, как всегда, собрались кто перед рейсом, кто после, кто из стоящих на ремонте.
— На перевалах снег выпал, — удачно отдуплился «баяном» Коляй. — С Дедушкиной Лысины спускался, аж занесло два раза.
— Это что, — сказал Колбасин. — Вот на Арманском по первому ледку тормоза дымятся…
Колбасин был среднего телосложения, но казался толстым из-за мясистого лба. Слова он произносил вроде обычные, но получалось по-особому, солидно. Квадратный подбородок при этом выдвигал вперед так, что Коляй чувствовал себя мокрогубым щенком, который боится не угодить сильной, ощерившей зубы собаке.
Коляй еще не ходил ни на Арманский перевал, ни на Аркагалинский, ни на Капрановский, где, по рассказам, даже среди лета случались метели. Раньше за Стрелку ему выезжать не приходилось. Но он знал уже Дедушкину Лысину, Дунькин Пуп, Бархалинский. Знал также, что не количеством пройденных перевалов измеряется класс шофера. На ровном месте может произойти такое, что внушит страх к обочинам на всю жизнь.
…И снова всплыло перед глазами Коляя, уже который по счету раз, как это было. В тот день он шел порожняком к себе в Аннушку. Спешить было незачем, стояло лето, а летом и за полночь светло. Не остановись он тогда в ручье, проскочил бы мосток и ничего не случилось. Да уж больно жара доняла. Он свернул с дороги, въехал прямо в воду и крякнул — своим телом почувствовал, как прохладная вода омыла раскаленные пыльные колеса. Ночью здесь останавливался — ватник набрасывал, от мерзлоты холодом тянуло. А солнце в пик поднялось — от жары осоловел. Колыма…
Коляй не торопясь вымыл ноги, умылся и двинулся дальше. Подъезжая к «тещиному языку» — двойному повороту по карнизу, — заметил, как по противоположному склону сопки навстречу мелькнула бортовушка. Еще пронеслась мысль — притормозить, пропустить ее, все равно торопиться некуда. Но он хорошо помнил: за мостиком на «тещином языке» стоит знак, что остановиться должна встречная.
Он шел на «Захаре» с мотором от ЗИЛ-130. Это значит, на сорок «лошадей» больше, но устойчивость хуже. Не сбавляя хода, он вышел к мосту и тут увидел, что навстречу летит бортовушка. Он ударил ногой в тормоз и почувствовал, как «Захар» разворачивается поперек дороги. В голове пронеслось что-то вроде: «Разобьюсь, так один…» Он отпустил тормоз и вывернул руль вправо, по краю моста, надежда все же теплилась, что уцелеет. Затрещали и полетели перила, содранные капотом, Коляй увидел перед стеклом вздыбившееся зеленое, в уши ударил скрежет. И все…
Потом он понял, почему остался жив: сначала машина ударилась крылом и только потом перевернулась, а кустарник еще больше смягчил удар и помешал кабине сплющиться в блин… Он очнулся от жжения на шее и спине: электролит из разбитого аккумулятора капал прямо за шиворот. А сам он лежал кверху ногами, сдавленный со всех сторон железом. Почувствовав запах бензина, испугался, что от замыкания возникнет искра, и попробовал шевельнуться. Получилось, но дальше не пошло. Он ждал, что сейчас прибегут люди и вытащат его отсюда. Он долго ждал, громко стонал, но никто не приходил. Тогда впервые в жизни он заплакал.
В гараже и в поселке никто не мог поверить, что он без чужой помощи вылез из сплющенной кабины. Из мастерских пригнали кран, на месте определили: машина лежит к обороту знака, — перевернулась через нос, шофер был трезвый, значит, не виноват. Среди ремонтников были ребята, которые хорошо знали Колыму. Но Коляю не стало легче. Все дни в больнице и потом дома он раздумывал — тот с бортовушки, ведь он видел его кувырок и понял, что это из-за него! И не остановился, не подошел…