Пронькин ушел один. Вернулся он минут через десять и с порога понес околесицу:
— Амазонки, суки, они же всех мужиков поубивали! У тебя металл штампованный — не лезь электродом, расползается, — шпарь автогеном! Кто же от бесплатной откажется, да еще на родное Черное море…
Коляй никогда не подозревал, что человек может напиться так быстро. Пронькин привязался к нему:
— Ты на Черном море был? Лучше всего, говорят, в Туапсе. Шашлыки, бабы, дороги — во! Берем отпуск вместе!
— Чего я там не видел, здесь поохочусь. Ложись спать.
Но Пронькин бормотал про загубленную жизнь, плакал, потом начал хвастать, что свинцовку в миллиметр положит на стык ощупью. Он тащил Коляя на улицу доказать это, махал руками и рвал пуговицы. Тогда Коляй насильно раздел его, положил в постель и сел сверху.
— Все, сплю! — дал слово Пронькин и захрапел.
Коляй видел, что тот храпит нарочно, а сам исподтишка косит глазом, слез с него и сел на стул. Пьяный что сумасшедший, его переубедить нельзя, можно только в лучшем случае успокоить.
Хлопнула дверь, и вошел Романтик, отряхивая с куртки снег. Коляй хотел пошутить, мол, когда свою невесту покажешь? Но тот серьезно кашлянул в кулак, сел за стол, как в президиум, и пригладил волосы.
— Был сейчас в комитете комсомола, — оказал он и сделал паузу. — Ты, оказывается, бессоюзный?
— И что? — спросил Коляй.
— Надо вступать, — строго продолжал Романтик. — И года у тебя, и стройка наша — Всесоюзная комсомольская!
— Неохота, — сказал Коляй. — На словах-то все сознательные, а копнешь… Да и принимаете кучей.
— А как Магнитка, Олег Кошевой, целина? — перебил Романтик. — Конечно, встречаются, которые…
Он не успел ничего добавить, только повел носом в сторону Пронькина. Тот вылетел из постели и подскочил к нему:
— Не нравлюсь, книжек не читаю? Читай, а на стройке тебе не жить! Правильно назвали — Романтик! Недокормыш, папа — профессор…
Романтик поднялся и ударил Пронькина. Тот, ойкнув, рухнул обратно в кровать.
Коляй не вмешивался в чужие отношения. Тем более что Пронькин как ни в чем не бывало встал утром и отправился на работу, весело насвистывая. Пусть считает, что Колыма Вилюю в подметки не годится, но крепкие ребята и здесь есть.
Коляй никого никогда в своей жизни не любил так, как пишут писатели. Положенное выполнял: уважал мать, долго переписывался с Васькой, бывало, конечно, и насчет женщин. Если б спросили, может, не ответил бы, но про себя подумал бы: «Верю, любовь есть». А как иначе людям, всем людям вокруг жить? Пусть соврет один, другой, но не может быть, чтобы все врали. Другое дело, что не у каждого получается…
Разные дороги были у них с Людмилой-смуглянкой, пересеклись, но не слились, а разошлись. Если вспомнить по пороку, было так.
Сначала пришел страх, а потом радость, будто знаешь, что где-то далеко тебя ждет огромное счастье. Дни тоскливой горячки схлынули, он уже не считал себя зачуханным хиляком, но твердости и уверенности в себе по-прежнему не чувствовал. И чтобы понять, что Людмила и есть смысл его жизни, чтобы не бояться, что ошибешься, он решил сближаться с ней медленно. Боялся поспешить — ведь нет ничего больнее, когда ты откроешься, а в тебя сигарету стряхнут. И пока он медлил, смуглянка успела выйти замуж, родить ребенка и развестись. Может, он просто не умеет сходиться с людьми? Ведь полжизни один в кабине проводит…
На глазах у него рушилась мечта, а он был бессилен. Будто ткнулся задним бортом в замерзшую лиственницу: сначала вершинка обломилась, потом по стволу сверху донизу щель ударила, и вот глядишь — лежат в снегу искореженные обломки. Дрова не дрова, и дерева нет уже… А что тут поделаешь? Не та уж смуглянка, и Коляй другой, и воздух, и все вокруг изменилось.
Не менялись только сопки. Как походили зимой на скомканную белоснежную крахмальную скатерть, так и стоят века. Якуты и эвены сравнивали горы с «большими людьми», боялись их и не заходили далеко. Когда едешь по зимнику, до сопки из кабины можно рукой достать: замерзшая река пролегла между скал по самым узким ущельям. Летом на этом месте бурлящую, клокочущую воду не рискнет перейти и медведь, а в феврале — тишь и благодать. Лед уже хорошо приглажен шинами, но еще не скользит и не оплывает от подземных родников, просыпающихся в марте. Повороты реки, по которой проложен зимник, плавни, все камни закрыты снегом; машина идет — не шелохнется!
На трассе начало немного подбрасывать. Груз лежал вровень с бортами — арматура для бетона, и Коляй не боялся, что на повороте его опрокинет. Только что он видел переломившийся трубовоз с такой же арматурой: перегруженная машина проваливалась колесом в глубокую колею, пробитую в наледи, и ось не выдержала. Неопытный шофер поддался уговорам взять больше да еще и путь неверно выбрал. Дал бы крюк по трассе — привез бы в сохранности. А наледь вообще неожиданная штука. Внезапно может образоваться под фундаментом дома — и забьет первый этаж льдом до самого потолка; может выйти лужей мокрого снега посреди дороги — делай объезд, скоро здесь пути не будет; может засочиться парным ручейком из откоса — все, весной здесь жди обвала. Не могут даже ученые вполне понять закономерность ее хитрого и коварного нрава.