В Аксу Маша приехала к Алевтине. Но та привыкла жить одна, поэтому поселила ее не у себя, а в общежитии.
До появления Маши лишь в кино Лена немного оживала. В общежитии не дружила ни с кем — молоденькие все, глупые. А в типографии у женщин одни магазины да семьи на уме — молча за станком стоишь, молча тиражи увязываешь, только когда бумагу подносишь, скажешь: «Посторонись!» да утром: «Здрасьте». Вдруг месяца два назад стучится в дверь комендантша и вводит в комнату девушку — белые локоны до плеч, фигурка изящная… Лена подумала: задаваться начнет. А она улыбнулась, поздоровалась с достоинством, и стали они лучшими подругами.
В ранней юности, в возрасте, когда за всеми девушками на свете начинаются ухаживания, ее сторонились. Она могла объяснить все поступки человека, перевести в словесную форму мысли, которые есть у каждого, но о которых каждый думает, что их больше нет ни у кого. И вот когда она начинала беспощадно переводить в слова чьи-то тайные, тихенькие мыслишки и желаньица (считается, что их никто не должен иметь, но имеют-то все!) — ее называли «бестактной» и «солдафонкой». Разумеется, не вслух, а шепотком по углам — иначе это было бы признанием ее осведомленности о всех нехитрых хотеньицах собеседника. Сторонились — зато она была независима!
В детстве я записывалась в танцевальный — очень понравились серебряные «налобни» и ярко-красное платье в удмуртском танце «Я-лыке». Но ходила недолго — в фигуре «пыдчинись — пыдбере» надо было из пятой позиции начинать подскоки боком на полупальцах, а я не смогла. Плакала — но что поделаешь, раз не дано.
Деревня возле речки Ик
Зайтуна сначала сказала: «Исанмэсэз!», потом сразу поправилась:
— Здравствуйте!
Девушки посмотрели на нее, переглянулись и только потом поздоровались. Обе они были красивыми и очень хорошо одетыми. Зайтуна в таких платьях только на комсомольские собрания ходила, да на танцы, когда Фарид на тальянке играл — в другие вечера все равно в темноте не видно, движок в деревне рано выключают.
Одна из девушек, которая через очки смотрела строго, показалась своей. И когда она сказала, куда чемоданчик поставить, Зайтуна развязала теплый платок и нарочно по-татарски переспросила:
— Кая?
Девушка тоже по-татарски ответила, что в левый шкафчик, но по ее выговору Зайтуна поняла, что ошиблась. И по глазам увидела — обычно, когда два земляка на родном языке говорить начинают, глаза их теплыми становятся.
Девушка с белыми волосами, очень красивая, увидела, что Зайтуна стесняется, и сказала:
— Иди, помогай картошку чистить. Как тебя зовут?
Зайтуна с радостью начала им помогать, потому что ничто так не сдруживает людей, как работа. В деревне они всегда всем классом на прополку выходили, поэтому после школы многие поженились и остались в колхозе. Одна Зайтуна отбилась…
Маша сразу ее из Зайтуны в Зою переделала, а Лена сказала:
— Давайте чайку попьем!
Они начали пить чай, Зайтуна вытащила из сумки вяленого гуся, ичпичмаки, чак-чак, мед — все ей бабушка в белые тряпочки завязала, ехать-то в Аксу далеко и дорога плохая. В общем, ей Лена и Маша очень понравились — веселые и не задаются, что Зайтуна из деревни. Потом, когда они ее в душ сводили, Лена сказала:
— Погоди ты со своим курьером. У нас место переплетчицы освободилось.
Легли спать, и они начали ее расспрашивать. Зайтуна рассказывала и про деревню, которая очень красиво расположена — с одной стороны горы, а с другой река Ик, — и про семью, и про бабушку. Так ей все хорошо вспомнилось, что она даже заплакала. Представила, как в летний, теплый вечер бабушка уже подоила корову и во дворе кизяки разжигает, чтобы комаров отогнать. Вот папа в рубашке навыпуск с крыльца спускается и первым за стол садится. Мама с земли на стол самовар поставила и маленьким говорит нарочно строго: «Кычкырма!» — «Не галдите!» — оба братишки сразу глаза таращат, а сестренка руки под стол спрятала. И во всей деревне уже тихо-тихо — слышно, как где-то на берегу Ика в черемухе лягушки квакают… А Зайтуны там нет — и посуду бабушка без нее вымоет, и двор подметет… А кто весной наличники у окон и зубчики на крыше раскрашивать будет?
Вся в слезах заснула.
В переплетном цехе, куда Зайтуну привела Лена, шума не было, не то что в печатном — там три больших машины грохочут, да еще маленькая неожиданно лязгает. Конечно, сначала Зайтуна присматриваться начала — как клей разводить, как тряпочки для корешков нарезать, как листки сшивать… Сшивательная машина ей самой сложной показалась. Там и кнопку включать надо, и педаль нажимать, и винтик какой-то сбоку Анна Андреевна все время трогает. Но оказалось все просто. Лена резала бумажки для мороженого и, чтобы складывать, попросила сшить на машине пакеты. Зайтуна сказала, что боится. Лена засмеялась, перегнула пополам лист коричневой бумаги, села за машинку — чик! чик! — и одна сторона уже сшита, как тетради скрепками сшивают. Тогда Зайтуна тоже попробовала — оказывается, главное надо педаль быстро отпускать, а если продержишь, сразу две скрепки в одном месте пробьются. Зайтуна десять пакетов сшила и еще хотела, но больше не понадобилось.