В наши дни люди слишком далеки от того, чтобы принимать во внимание пророческий дар, когда речь идет о педагогическом призвании. Но ведь в наше время люди вообще далеки от многого, что должно прийти. Поэтому цену таким принципам люди постепенно узнают под нажимом эволюционного движения. И вообще, многим материалистически мыслящим людям нашего времени покажется просто безумием, когда говорится: педагоги должны сделаться пророками. Но так будет не всегда. Люди будут принуждены признать подобные вещи.
СЕДЬМАЯ ЛЕКЦИЯ
Чтобы приблизиться к затронутым проблемам, мне хотелось бы сегодня включить одно промежуточное рассмотрение. Всем вам известен забавный трюк, который часто проделывается фокусниками: показывается груз, тяжелый груз, и изображаются усилия, которые надо приложить, чтобы поднять его. На гирях обычно написаны, правдоподобия ради, цифры — столько‑то и столько тонн или килограммов. После того, как фокусник с напряжением медленно поднимает тяжесть, а публика удивляется силе его мускулов, он подбрасывает тяжесть вверх либо же приглашает маленького ребенка и тот с легкостью начинает играть с тяжестями, потому что они сделаны из картона и только формой и цифрами создают впечатление настоящего груза.
Об этих трюках часто вспоминаешь сегодня, когда, будучи хотя бы немного оснащен духовнонаучными представлениями, вникаешь в то, что пишут наши современники — в том числе и самые высокодуховные — об исторических событиях и об исторических личностях. Это касается, собственно, тех биографий и исторических описаний, которые превосходно выполняют свою задачу в современном духе. Имея духовнонаучную подготовку, можно некоторое время испытывать глубокое удовлетворение от таких описаний. Но когда в конце концов даешь целому еще раз подействовать на душу, создается впечатление, как если бы прибежал ребенок и шутя расшвырял бы всю гору приведенных материалов.
Такое ощущение испытывают не все, хотя инстинктивно оно возникает в наши дни у многих в связи с историческими описаниями. Вся римская история и, особенно, греческая, как она преподносится сегодня, относится, собственно, к той области, которую можно охарактеризовать так, как я это сделал. И в качестве примера я мог бы указать на одного писателя–историка в определенной области, которого необычайно высоко ценю, хотя он производит на меня подобное впечатление. Я, к примеру, необычайно высоко чту Германа Гримма[46] в качестве писателя–историка, как это следует из множества моих лекций. Но достаточно мне взять его книгу о Гёте, или о Микеланджело или, о Рафаэле, как эти фигуры представляются мне, говоря метафорически, полностью лишенными силы тяжести или же бесплотными тенями. Весь Гёте у Германа Гримма, а также весь его Микеланджело в конце концов всего лишь фигуры из диапроектора[47], которые также лишены тяжести.
Почему так происходит? Да потому, что те, кто вооружен современным образованием, всем современным подходом, чаще всего считают, что описывают реальность, не имея при этом ни малейшего представления об истинной реальности. В наше время люди так бесконечно далеки от истинной реальности, ибо не ведают того, что нас постоянно окружает и что придает фигурам «вес» — конечно, не физический, но духовный.
Подумайте только, что как раз на этих неделях, наверное, стократно, а может быть тысячекратно описывалась фигура Лютера[48]. Описывалась, само собой, высокодуховным образом; ведь пишущие сегодня в большинстве люди высокодуховные. Говорю это совершенно серьезно. Но Лютер, которого описывают наши современники, напоминает фигуру из картона, ибо этим описаниям не хватает того, что придает фигуре вес. Можно сказать: если кто‑нибудь сидит здесь на стуле, а перед ним кто‑то поднимает штангу, то выглядит все одинаково, независимо от того, из чего сделана штанга: из картона или из металла. И если нарисовать то, что видишь, получится то же самое. Картина может получиться вполне реалистичной, хотя штанга сделана из картона. Так что исторические личности могут быть в узком смысле слова правильно описаны — например, Лютер, — и нашим современникам, которые гордятся своим реализмом, может в высшей степени удаваться передать многочисленные подробности, многочисленные детали, высказать важные вещи, дабы создать высокодуховный образ. Однако он не будет соответствовать действительности, ибо ему не хватает духовного «веса».
Когда действительно понимают в наше время Лютера? Его действительно понимают только тогда, когда знают внутренние свойства Лютера, которые с нашей точки зрения являлись совершенно автономными внутренними свойствами его личности, когда знают, что Лютер выступил почти сразу же после начала пятой постатлантической эпохи, и когда знают, что в его характере, в его душе жили все импульсы человека четвертой постатлантической эпохи. Он был как бы перемещенным лицом пятой постатлантической эпохи, он чувствовал, мыслил и ощущал, как человек четвертой постатлантической эпохи; но перед ним стояли задачи пятой эпохи, ибо он выступил почти в самом начале пятого постатлантического времяисчисления. Так, в начале пятой постатлантической эпохи, на горизонте ее появился человек, который, собственно, заключал в своем характере все свойства четвертого постатлантического периода времени. И бессознательно, инстинктивно жила в душе Лютера перспектива того, что должна была принести пятая постатлантическая эпоха.
Что же она должна была принести? Тотальный материализм, который вообще мог прийти только в постатлантическую эпоху. Материализм должен был постепенно проникнуть во все сферы. Выражаясь парадоксально (парадоксы, естественно, никогда не передают точно положение дел, но это положение дел можно извлечь из них), можно сказать: поскольку Лютер по всему складу своей души и чувств был полностью укоренен в четвертой постатлантической эпохе, он, собственно, не понимал, что несут материалисты пятой постатлантической эпохи в глубине своих душ. Перед его внутренним взором инстинктивно, более или менее бессознательно вставала та напряженность, с какой люди пятой постатлантической эпохи должны относиться к внешнему миру, как они будут действовать во внешнем мире, как они будут связаны с деятельностью внешнего мира; но это представало перед ним, как перед человеком, который чувствовал в духе четвертой постатлантической эпохи. Вот почему он решительно подчеркивал: любой контакт с внешним миром, всякое взаимодействие с внешним миром не может привести ни к чему хорошему. Надо освободиться от этой деятельной связи, освободиться ото всего, что дает внешний мир, и обрести исключительно в глубине души связь с духовным миром. Не из познания, а из веры, вырастающей в глубине вашей души, вы должны строить мост между мирами духовным и земным. Из этого отказа от привязанности к внешнему миру происходит акцентирование Лютером исключительно внутренней связи с духовным миром через веру.
Или возьмем нечто другое. В известном отношении духовный мир был открыт духовному оку Лютера. Нет нужды оправдывать его встречи с дьяволом, как это делает Рикарда Хух, хотя в остальном ее книга о Лютере написана весьма достойно. Но его встречи с дьяволом не надо в наши дни оправдывать, говоря: он не верил в дьявола с хвостом и рогами, гуляющего по улице. Он имел действительные встречи с дьяволом. Он знал, что это существо ариманической природы; это он прекрасно знал. Перед его духовным оком, как перед человеком четвертого постатлантического периода, духовный мир был еще до известной степени открыт — открыт как раз для тех явлений, которые, естественно, важны для пятой постатлантической эпохи. А самые важные духовные силы пятой постатлантической эпохи — это силы ариманические. Потому он их и видел. И наоборот, люди пятого постатлантического периода имеют то свойство, что находятся под влиянием этих сил, но не видят их. Но поскольку Лютер в каком‑то смысле пришел из четвертого постатлантического периода, он видел эти силы и реагировал соответственно. И если не принимать этого во внимание — этой их конкретной взаимосвязи с духовным миром, — то Лютера просто не понимают.
Если вы возвращаетесь в XV, XIV, XIII, XII столетия, вы повсеместно находите прозрение в материальное пресуществление. Написанное позднее — это по большей части надувательство, так как соответствующие тайны были потеряны с окончанием четвертой постатлантической эпохи. Но ведь не все из написанного было сплошным надувательством, там содержалось и много правильного, его только трудно обнаружить; а в том, что писалось в более позднее время, как раз нет ничего выдающегося. Ибо соответствующие тайны были утрачены. А во времена, когда еще были известны тайны алхимии, — в четвертую постатлантическую эпоху, — в церковных сферах можно было спокойно говорить о пресуществлении, о превращении хлеба и вина в плоть и кровь, ведь с этими словами еще могли связывать определенные понятия. Лютер был тесно связан с образом мыслей, со строем чувств четвертой постатлантической эпохи, но был вписан в пятую. Поэтому он должен был изъять пресуществление из физических, материальных взаимосвязей трансформации. И чем же было для него это таинство, пресуществление? Процесс, происходивший только в духовном. Нет никакого превращения, говорил он, а только когда производится таинство, в верующих переходит тело и кровь Иисуса Христа. Все, что говорил Лютер, все, что он думал и ощущал, он говорил, думал и ощущал потому, что он имел склад души человека четвертой постатлантической эпохи: те духовные взаимосвязи с богами, которые существовали у людей четвертой постатлантической эпохи, он спасал ради пятой, богооставленной эпохи — материалистической, духовно опустошенной, утратившей веру, покинутой истинным знанием эпохи.
46
48
Четырехсотлетний юбилей Реформации (1517–1917). 31 октября 1517 г. началась Реформация — Лютер прибил к воротам церкви в Виттенберге свои знаменитые 95 тезисов.