– Слышь...
Я перебил стоящего передо мной недоноска, взял его за воротник и приблизившись к его лицу, нарушая все нормы приличия и личного пространства, скрипя зубами процедил:
– А теперь слушайте сюда. Я очень устал, так что сейчас есть два варианта. Либо мы расходимся молча и у кого-то оставшиеся зубы будут на месте, либо начинаем разговор, но сразу предупреждаю, я буду говорить на языке боли и дырок от меча в ваших тушах…
Тощий опешил от такого напора. Смотря ему в глаза сквозь забрало шлема, я продолжил:
– …Понятно объясняю?
Быстро, насколько позволял убогий быдлячий разум обдумывая мои изречения, рыжик скривил рот, а его глаза начали наполняться кровью.
– Значит, не понятно…
На этих словах, я со всей дури впечатываю латный сапог промеж его ног, от чего отброс общества мгновенно складывается. Резко достав меч, я добавил не успевшему разогнуться тощему по челюсти рукоятью. Не выдержав такого удара, он упал, но лихо собрался и каракатицей, на четвереньках, удивительно быстро подполз к своим. Удобно перехватившись, я как раз успел встать в подобие боевой стойки к тому моменту, как мордовороты добежали до моего радиуса атаки. Не зря я тренировался во владении этим дрыном. Точный секущий удар летит прямо в целый глаз бородатому, окончательно того ослепляя. Без особых усилий, я ухожу от выпада последнего дееспособного бандита, заодно бросая бесполезный в узком переулке двуручник на землю. Лысый делает замах дубиной, но оказывается слишком медлительным, из-за чего получает в кадык латной перчаткой. Оружие выпадает из его рук и держась за горло, мордоворот пытается хоть как-то втянуть в себя немного кислорода. Поживи в детдоме и не такому научишься. Пользуясь случаем, достаю припрятанный ржавый нож, оставшийся ещё с массового убийства крыс, и медленно подхожу к задыхающемуся отбросу общества. Он отступает назад, но, к его сожалению, натыкается спиной на своего упавшего ослепленного товарища, пытающегося нащупать ближайшую стену. Если бы Анфиса была здесь, она бы как минимум отчитала меня за подобную жестокость, но её здесь нет, так что...
Без особых усилий и угрызений совести, я всаживаю кинжал в лысого. Вспарываю ему брюхо, заставляя мгновенно отрубиться от боли. Слепой, почуяв неладное, попытался закричать, но в тот же момент я взял его в удушающий, из-за чего его крик оборвался ещё в зародыше. Немного времени, и он отключился. После чего я двумя точными тычками прорезал их шеи в районе сонной артерии. Отошедший от боли тощий оглянулся и увидел картину того, как переулок заливается кровью его подельников. Он попытался встать, но ноги подвели его, и он рухнул в лужу собственной мочи. Резкий рывок, и я прорубаю его шею до половины. Захлебываясь кровью, он пытается отползти, но останавливается, не преодолев и метра, на этот раз навсегда. Я достаю из инвентаря тряпку, в которую заворачивал меч и протираю от крови сначала оружие, а потом и себя, после чего спокойно направляюсь дальше по маршруту. На задворках сознания внутренний голос вопит о том, что всё же можно было решить ситуацию по-другому, но ему отвечает озлобленность, вкупе с рационализмом. Это неписи, имитация людей, даже будь они людьми, это головорезы, при том, судя по всему, отпетые. Конечно, от адреналина слегка потряхивает, но я слишком устал для того, чтобы обращать на это внимание. Ещё пара кварталов и я дохожу до таверны.
Она стоит точно так же, как и всё здесь, в полной разрухе, второй этаж покосился, подгнившие, слегка сдвинутые на бок, деревянные ставни, крыша в дырках, залатанная соломой, вывеска, висящая на одной цепи, ведь вторая оборвалась. Я присмотрелся и наконец, когда табличка повернулась ко мне, с потоком ветра смог различить слова “Пьяный свин”. В таверне не было двери, лишь небольшие ворота в стиле дикого запада, которые распахивались, стоило мне подобраться поближе. Как только я зашел внутрь, меня ждало большое облегчение. Половина здесь собравшихся были игроками. Все в стартовом шмоте и все разных рас. Где-то сидели оборванцы, дворфы, где-то люди, орки и полуорки, только эльфов не хватало. Я подошел к трактирщику, который представлял из себя среднего роста, заросшего неухоженного мужчину с повязкой через один глаз. Широченными, засаленными руками, он протирал деревянную кружку грязным куском ткани. Я подошёл к барной стойке и он поднял на меня свое единственное око.