Только ему удалось скрыться в зарослях и появиться далеко от места схватки!
Пак кусал растрескавшиеся губы и плакал, бредя за белой луной, которая стала для него маяком.
Горе терзало юношу.
Шут не защитил свою королеву.
Но может ещё спасёт ей?
Если о нём, бастарде, ещё не забыли.
Он надеялся, что у старого развратника осталась хоть капля чувств к царице.
«Блажены верующие, ибо будут они счастливы».
– Говори, – прозвучал в ночной тиши знакомый, почти забытый голос, и морщины на лбу Пака разгладились – шторм, рвавший его душу на части, сменился штилем.
Юноша открыл глаза.
На него смотрел невысокий – ростом с семилетнего мальчишку – короткобородый янтарноглазый старик.
Волшебник, награжденный при рождении золотыми с рыжецой волосами.
Повелитель Всеблагого Двора[2], облачённый в льняную рубаху, а не в фуровую[3] мантию.
Это был он – Король Оберон!
Сложи ноги по-ткачески на валуне, укрытом прелой листвой, словно ковром, старик раскурил бриаровую[4] трубочку.
– Говори, – повторил он и, выпустив колечко дыма, попросил: – Ответь, что случилось с Мэб?
Юноша заставил себя приподняться.
– Оберон, – имя сорвалось с языка прежде, чем он сообразил, что так не подобает обращаться к Королю всех фэйри, и затараторил поспешно, желая успеть рассказать всё: – Люди, повелитель! Люди взошли на Тропу Звёзд легче, чем я спускаюсь в их мир! Люди напали на нас! Люди убили дини[5]!
Пак вновь уронил затылок на алтарь.
Его губы раскрылись, а горло исторгло последние слова раскаяния:
– Люди похитили Мэб…
Король всех фэйри, хмурясь, кивнул, пыхнув трубкой.
Алые угли ярко зарделись, придавая лицу старика дьявольские черты.
Он думал…
Тюрьма!
Не такая, в какую она привыкла сажать заключённых.
Зеркальные стены отражают её бледное, но необычайно прекрасное лицо.
Потолок и пол сияли, словно снег под лучами полуденного солнца.
Ранили глаза, слепили.
Её приковали к жёсткому трону: железные кандалы нестерпимо жгли шею, плечи, запястья даже через шёлк платья.
– Люди… Они встретили нас там, где мы не ждали. Но они же не могут проникать в Страну Вечной Юности, пока мы сами их туда не позовём! Не могут! Они лишены магии в наказание за алчность, гордыню и зависть ещё до нашего прихода в Ирландию! Сколько раз люди, словно тени минувших дней, пересекали наши Тропы Звёзд, когда на белоснежных конях мы проезжали их дорогами, которые были проложены по нашим древним стезям. Я не желала замечать их, касаться их, слышать их торжествующий хохот… Люди, – шептала Мэб поражённо, но лицо её оставалось равнодушно-спокойным.
Владычица не опасалась за свою жизнь.
Она была лишь чуть удивлена, что находится в плену…
Люди уже несколько часов подряд по одному или толпами являлись к ней.
Люди вонзали в её пальцы иглы, отворяли кровь и удивлялись, почему та фиолетовая.
Люди в белых одеяниях – они очень напоминали врачевателей, которых пожирала Чума в Лондоне четыре века назад…
Мэб ненавидела их.
Ей нравилось смотреть, как люди подыхали.
Как веселилась она, прогуливаясь по улицам мёртвого города!
Незримая.
Счастливая!
А потом начался пожар.
О, то было зрелище!
Гораздо более увлекательное, нежели долгие унылые празднества в сидах.
Дважды: перед зимой и перед летом.
Особенно в Хэллоуин[6]!
Если бы после него традиция не обязывала Мэб направить торжественную кавалькаду к Зимнему Дворцу[7], спрятанному в нутре Холма Уснех[8], то избежала бы заточения и сохранила дини… Единственных дини…
Их перебили, как овец.
Впрочем, ни в том ли предназначение рабов: жить и умереть за свою Владычицу?
Сожалела Мэб лишь, что не услышит больше никогда заливистого смеха преданнейшего слуги – шута, имя которого теперь хотела забыть…