Максим поддернул штаны и решительно вымолвил:
– Что ж – и посмотрим!..
Аверя прекрасно понял друга.
– Верно, не стоит того. А вот сейчас к ним прилепиться – волкам в зубы точно не угодим, а то и кус хлеба ежедень выйдет.
– Ворованный, как тогда… – вспомнив, помрачнел Максим.
– Тебе ж поперек горла не встал? И впредь проглотишь!
Дорога, впрочем, и после принятого решения не обещала быть особо легкой и сытой. Хотя Аверя не без удали продемонстрировал свое умение владеть кинжалом, а на вопрос о возрасте прибавил себе два года, его, как и Максима, не посчитали боевой единицей, и на мальчиков взвалили хозяйственные дела разного рода: стирка белья, купание лошадей, выгрузка и погрузка клади. Это давало право лишь на относительно небольшой паек, который, кроме того, делился один на троих: Аленка, которую удалось пристроить на обозную телегу, не могла подойти к раздаче, и также ее нельзя было надолго оставить в одиночестве. Беспомощная и довольно красивая девочка вызывала у окружающих ее людей, по большей части грубых, самый живой интерес, в котором меньше всего было сочувствия и желания как-то подсобить. Максим угадал: провиант добывался по преимуществу грабежом; было велено щадить бедные дома, чтобы не возбуждать всеобщей ненависти, однако далеко не все внимали этому приказу. Порядку вообще было мало; чем дальше продвигался отряд и чем больше в него вливалось людей, в том числе догола обобранных крестьян, не видевших иного способа не помереть с голоду, тем слабость дисциплины становилась ощутимее. Участились беспричинные драки и пьянство на караулах; Максим однажды подумал, что, будь здесь Федька Налим, он бы точно не потерпел подобной расхлябанности. К счастью, Аленка, несмотря на полуголодное существование, быстро оправлялась от раны. Вскоре она уже смогла ступать на поврежденную ногу – сначала поддерживаемая под обе руки друзьями, затем опираясь на палку и, наконец, просто так. Аверя был счастлив, наблюдая, как возвращается здоровье к сестре; рад был и Максим, но также и по иной причине: по мере приближения к цели в нем крепла уверенность, что у него получится оправдать возложенные на него надежды. Однако к радости потихоньку примешивалась горечь: ведь приходилось выбирать между отцом, матерью и Павликом с одной стороны, и Аверей и Аленкой, с другой. «Может быть, они согласятся переселиться в мой мир вместе со своими родителями, – думал Максим. – Правда, они там не смогут искать клады, но какое-нибудь дело обязательно найдут. А я помогу им освоиться, как и они помогали мне здесь»
Об этом он и заговорил с Аленкой однажды на вечерней заре, когда лагерь умолкал, а стрекотание кузнечиков становилось все отчетливей. Ребята сидели под раскидистым деревом, и его ветви почти полностью скрывали их от посторонних глаз. Максим попытался описать многомиллионные города с кипучей жизнью, не затихавшей и с наступлением темноты, диковинные устройства, при помощи которых можно было летать по воздуху и говорить с человеком, находящимся за тысячи километров от собеседника. Собственное красноречие подстегивало его, пока вдруг Максиму не померещилось, что его рассказ уж очень напоминает другой, обсмеянный ранее им самим и регулярно повторявшийся в разных населенных пунктах на протяжении путешествия. Максим смутился, однако Аленка и не думала улыбаться: напротив, с каждой минутой она делалась все грустней и под конец промолвила:
– Занятно там у вас…
– Ну, так что же? – поторопил ее Максим.
– Знаешь, – тихо произнесла девочка, – был некогда мужик, а может, и не было, измыслили все, да на пустом месте тоже не выдумывают… Возжелал он ель у себя подле избы насадить. Чудак, правда? Будто их мало в лесу растет!.. А только не поталанило ему: и с корнями заступом выкапывал, и так из земли драл, и семечко вышелушивал из шишки, чтобы опосля в землю бросить – прок выходил един, а лучше сказать – никакого. Вот и я – как та елка. А жаль… Ты – хороший!.. – Аленка опустила голову, и через мгновенье Максим понял, что она плачет навзрыд, глотая слезы, и, будто маленький ребенок, даже не пробуя их немного задержать. Взволнованный Максим обнял ее; он не знал, как ее успокоить, не ожидал и подобного эффекта от своих слов, и лишь бормотал:
– Аленка!.. Аленка!..
Девочка не пыталась отстраниться; Максим сам ее оставил, досадуя на себя. На другой день Аленка не напомнила об этой беседе, но, видимо, Авере о ней рассказала, поскольку Максим, также на закате, случайно услышал, как он сердито произнес, оставшись наедине с сестрой: