— Как хотите…
— Если даже речь идет о Филчеве?
— О Филчеве! — Женщина усмехнулась. — Филчев! — И в том, как она это сказала, было столько пренебрежения, что других слов уже не требовалось…
— Не понимаю…
— Тут нечего понимать, все очень просто. В жизни надо, чтобы ты выбирал сам, а не чтобы тебя выбирали…
— Но это зависит не только от тебя самого…
— Только, если тебе удается завоевать свое место, называемое положением в обществе…
— А вы его завоевали?
— Полагаю, что да!
Ее самоуверенность смутила его. Он был сбит с толку, но, упрекнув себя в малодушии, вдруг попытался обнять ее. Она отстранилась:
— Разве вы не поняли, что выбираю я…
Последние слова заставили его криво улыбнуться, но он промолчал. «Выбираю»… Выбрала этого старикашку Чанакчиева! Выбрала этого спекулянта Филчева… И все же, чтобы не выглядеть окончательным идиотом, он сказал:
— Да, конечно… Женщина с вашей красотой и вашими данными может позволить себе такую прихоть…
— Прихоть? Это не прихоть, а личная свобода… Помолчали. А гора на горизонте продолжала темнеть.
— Это Тасос? — спросил он.
— Тасос, — ответила она, и голос ее был глух и полон тайны, как подмятое под кормой яхты море…
В последнее время Константин Развигоров стал чаще бывать на своей мельнице за Старой Планиной[25]. Лето вступило в свою законную силу. Жара усиливалась. Арбузы уже лежали в тележках со свежескошенным сеном, они увлажняли уста сладкой розовой прохладой. Развигоров предпочитал шум реки, песню мельничных колес, окрестные холмы с дубовыми рощами безжизненной строгости сосновых лесов. В свое время, когда строилась его механическая мельница, он не позволил разрушить две маленькие водяные мельнички, а, напротив, привел их в порядок и заставил служить. Они были теперь не только историческими реликвиями, но и мололи зерно на муку. Сильная вода вращала жернова, колесо пело свою песню и навевало сон. Константин Развигоров любил сидеть на деревянной терраске над самой водой и вести разговоры с возчиками. В эту пору их было мало — старое жито уже перемолото, а новое для помола еще не годилось. В прошлые годы в это время он отпускал рабочих в отпуск, но сейчас они уходить не захотели, а он не настаивал. Рабочие часто ловили рыбу, пекли ее в черепице и не забывали пригласить его. С тех пор как они узнали от управляющего о случае с украденной пшеницей и о том, что хозяин не вызвал полицию, уважение к нему, по-видимому, возросло. Раньше люди ждали, пока он сам начнет разговор, теперь начинали первыми. Расспрашивали о положении на фронтах, прикидывались простаками, но в их глазах он улавливал искорки любопытства, а то и откровенно испытующие взгляды.
Развигоров делал вид, что ничего этого не понимает, но все же искал подходящий случай для разговора с мотористом. Он хотел лично ему сказать, что знает о пропаже муки и о том, что, если потребуется еще, пусть берут, не спрашивая. А если им нужны деньги, он может дать и денег. Эти мысли созрели в нем в часы глубоких раздумий, в бессонные ночи. Какой-то внутренний голос наталкивал его на поступки, которые должны были обеспечить ему завтрашний день. Немцы отступали. С боями, но отступали. Песенка правительства Божилова была уже спета. Регенты метались, как рыбы на сковородке. Искали людей, чтобы сформировать новое правительство. И царедворца Калфова приглашали, и со многими другими разговаривали, пока не нашли наконец грандомана Багрянова. Константин Развигоров знал его еще в те годы, когда тот был адъютантом царя Бориса. Это было время переворота Девятого июня[26] и последующего экономического кризиса. Он не мог точно вспомнить, когда именно они познакомились с Багряновым. Во всяком случае, это было давно. С уверенностью можно было утверждать только одно: с приходом немецких войск в Болгарию, с появлением Севова и более молодых советников и секретарей царя Бориса Развигоров стал появляться во дворце лишь от случая к случаю. Это было его поражение, и он вспоминал о нем с некоторой горечью. Если бы не личные вклады царицы в различные банки, навряд ли бы его услуги понадобились кому-либо во дворце. Был период, когда он сознательно создавал о себе мнение, что он человек, близкий окружению царя. Это было нужно ему самому. Помогало в совершении сделок, в привлечении клиентуры, искавшей адвоката. Но все это осталось позади, это было частью его молодости, успехов и разочарований. Тогда он боролся за будущее, сейчас старался удержаться в водовороте текущих событий. Если бы не его сын Михаил, он продолжал бы, как токующий глухарь, вертеться в круге глупого упоения собой и не мог бы отличить сегодняшний день от завтрашнего.
26
Переворот Девятого июня 1923 г., в результате которого к власти пришло фашистское правительство Александра Цанкова.