Но все эти тревоги разом отступили перед непредвиденным несчастьем. Два его солдата бежали в неизвестном направлении. Одним из них был тот, наказанный. Осведомитель из артиллерийского расчета предупредил фельдфебеля, что они собираются бежать, но тот не принял необходимых мер. Капитан Борис Развигоров потребовал объяснений от фельдфебеля. Дознание показало, что в подразделении существует группка коммунистов, давно занимающаяся подстрекательством. Трое из них были задержаны прежде, чем успели покинуть казарму. На допросе присутствовал сам капитан. К большому своему удивлению, он обнаружил, что куда-то исчезли его выработанные годами службы манеры и норма поведения и им теперь владеет одна лишь злость к этому паршивому сброду, который устраивает заговоры, к этим плебеям, осмелившимся выступить против правительства, и даже не столько против правительства — оно тогда часто сменялось, — сколько против государства и царской династии.
И чем больше упорствовали арестованные, не желая ни в чем признаваться, тем больше это бесило капитана. Дважды он сам спускался в подвал, пробуя на них силу своих кулаков. В гимназии он увлекался боксом, и полученные тогда навыки сейчас ему пригодились. Двое не выдержали расправы, молчал только третий. И Борис Развигоров приказал отправить его в город, с тем чтобы по дороге конвоиры застрелили его «при попытке к бегству».
Приказ был выполнен. Сейчас протоколы допросов лежали перед капитаном на столе, а рядом с ними — чек от отца. Тот все же усомнился в деловых качествах сына и уменьшил запрашиваемую сумму. Капитан приказал послать протоколы высшему начальству и, насвистывая «Лили Марлен», оглядел свои лакированные сапоги. Он хотел явиться в дом госпожи Чанакчиевой в полном блеске офицера царской армии, владеющего всеми манерами обхождения, принятыми в софийских салонах.
Князь Кирилл вглядывался в темноту соснового леса и думал о времени и о себе: лето радовало плодами людского труда, но крестьяне смотрели не на поле, а в сторону гор. Полицейские отряды, карательные роты непрестанно уходили в синюю даль; министры занимались своими делами и только вечером в тишине просторных спален оставались наедине с возникающей тревогой. Не было больше беззаботности, не было уверенности, страх разъедал их души, в то же время наполняя сердца глухой решимостью отчаяния. Божилов, покинувший недавно коридоры власти, снова вернулся к финансовой деятельности. На его место был назначен бывший царский адъютант Багрянов. Князь Кирилл первый предложил его кандидатуру, убедил и генерала Михова. Сделал он это потому, что знал о желании Филова воспользоваться случаем и заявить о своих претензиях на вакантное место.
Тем не менее князь был недоволен собой. Тут было и что-то другое: он уже ни на кого не надеялся и ко всем кандидатурам относился с мрачным недоверием. Он стал очень мнительным. Прежде он мало над чем задумывался, сейчас же стал прислушиваться к советам своей сестры Евдокии. Поначалу при упоминании кандидатуры Багрянова князь не выражал особого восторга, но его подстегнула Евдокия. Она сказала, что князь стал тенью Филова, что пришло время Багрянова, что он — единственный человек, который способен сейчас вывести страну из тупика. Князь послушался ее и убедил других регентов. Но программная речь нового премьер-министра его смутила. Она была расплывчатая, туманная. Багрянов играл в какую-то свою, очень запутанную игру, пытался двусмысленно пророчествовать. Новый Ивайло, как называл его покойный царь, добрался наконец до кормила власти и с высоты величия старался сделать так, чтобы ему верили и ягнята, и волки. Он предложил объявить амнистию. Этим шагом он хотел припугнуть Филова и Михова. С князем Кириллом они все это обсудили предварительно. Амнистия должна была стать ловушкой для наивных людей.