— Не терзайся, папа…
Похоже, она собиралась остаться. Но Михаил стоял позади нее, и его присутствие побудило ее уйти. Он подсел к отцу и сказал:
— Ты очень хорошо поступил! Я удивляюсь тебе, папа! Не сердись на Бориса. Военных кормят такими пустыми лозунгами, что сохранить под мундиром что-то человеческое — это настоящий героизм.
Его ирония успокоила Развигорова. Борис еще зелен и глуповат, ему можно простить, тот генерал-регент, который надулся как индюк и не подал ему руки, давно утратил способность к развитию. Развигоров только теперь осознал, откуда берет начало столь несвойственная ему злость. Борис пустой офицерской самонадеянностью вывел его из себя, напомнив о том…
— Не знаю, насколько хорошо я поступил, но дело сделано… — сказал он и был искренен. Михаил смутно припоминал, когда отец впервые был приглашен во дворец. Царский посланец наткнулся тогда на него, Михаила; помнил он и более позднее время, когда Его величество приглашал к себе отца каждый второй день; в сознании Михаила сохранился и печальный, озабоченный взгляд отца, когда царя плотно обступили любимцы, советники, адъютанты, люди, подобные Севову, появившиеся вследствие новых взаимоотношений с рейхом. По сути дела, отец никогда не чувствовал себя там свободным, и это проявлялось в частых вспышках гнева после его возвращения из дворца. Константин Развигоров — скрытный человек. Он редко бывал категоричен и резок. Значит, на этот раз что-то сильно его уязвило. Или его угнетало, что он послушался Михаила, или там что-то случилось. Михаил не был любопытным, но теперь ему очень хотелось понять, как проходила встреча. Услышав, что его полчаса держали перед дверью и что два регента не подали ему руки, Михаил понял, чем вызван его неутихающий гнев. Весь их род был самолюбив. И отец не составлял исключения. Михаил остался у него до позднего часа. И решил уйти, лишь когда увидел, что отец успокоился. Потом зашел к матери. Она сидела на канапе в холле и выглядела озабоченной. Мать пыталась плести какие-то кружева, пряжа и игла лежали перед ней на столике.
— Как чувствуешь себя? — спросил Михаил, погладив ее по волосам.
— Ты же видишь, сынок…
— И хорошо, что так произошло…
— Ты так думаешь?
— Не только думаю, но рад от всей души.
Мать оживилась.
— Ты думаешь, что это хорошо?
— Не только думаю, но так оно и есть…
— Хорошо, если это так, как ты говоришь…
Она проводила его до лестницы и не спросила о Христине. И он не напомнил о ней. Он знал, что они не могли примириться с его женитьбой. Они мечтали о другой невестке. Они не ожидали, что на перекрестке между красотой и деньгами он пойдет за красотой. Красивая девушка, спору нет, но и только. Одна лишь красота…
Отец давно уже не упрекал его за Христину, но мать никак не могла забыть, какие люди хотели породниться с ними, сколько у них денег и какое приданое они могли дать.
На этот раз она совсем не вспомнила о Христине…
Чугун быстро вошел в курс дела. Широкая равнина между горами затрудняла связи руководства с партизанскими группами и отрядами, но хорошо, что в селах имелись надежные ятаки. Невидимая сеть охватывала людей и дома, малые и большие поселения. Некогда обезглавленное, окружное партийное руководство постепенно пополнялось новыми партийными работниками, хорошо проявившими себя на деле. В свое время Чугун прибыл в город как раз тогда, когда шел процесс против руководителей окружного комитета партии. Умелый предатель работал долго и хитро, чтобы вывести полицию на тайные укрытия ответственных деятелей партии. Их арестовали чуть ли не за одну ночь. На свободе осталось несколько инструкторов, в том числе и Бялко. Опытный человек. С ним Чугун познакомился давно. Еще на табачных складах во время большой забастовки. Затем им пришлось недолго работать в одной и той же партийной организации. Но чтобы избавиться от постоянных арестов и обысков и найти работу, Бялко уехал в Варну. Там он тоже не остался в стороне от дела. Однако в этом краю его мало кто знал, а Бялко хотел работать с размахом. Тамошние товарищи, несмотря на рекомендации, не очень-то доверяли ему и давали лишь мелкие поручения. Однажды он попросил вернуть его обратно. Ему разрешили уехать. И он снова включился в жизнь рабочих табачных фабрик, а когда Германия объявила войну Советскому Союзу, перешел на полулегальное положение. Он никогда не спал дома. Город был большой, связей и знакомств у него так много, что он всегда мог найти где переночевать. Когда облавы и блокады участились, он стал спускаться к реке, в рыбацкие поселки, и подолгу жил там. Лишь жена знала, где и когда его можно найти.