— А чем вас так заинтересовал «Дон Кихот»? — осведомился Серов.
— Потому что я вижу в линии ведения следствия по моему делу некоторую аналогию — в части бессмысленности яростной борьбы с ветряными мельницами.
— Так вы что же, рассматриваете себя, как ветряную мельницу… Иначе говоря, считаете себя совершенно не виновным человеком? — спросил Серов.
— Да нет, что вы. Разве я могу считать себя невиновным, когда меня окружает столько внушительных фигур, вооруженных резиновыми дубинками, под руководством такого «замечательного дирижера», каким является гражданин Макаров. Тут поневоле назовешь себя незаконнорожденным, сыном императора Маньчжоу-Го Пу-И, а не только участником контрреволюционного заговора.
— Не забывайся и не болтай глупостей, — прикрикнул на меня Макаров.
— Мне кажется, Шрейдер, что ваше положение не должно располагать к шуткам, — сказал Серов. — Учтите, что вы еще можете спасти свою жизнь, если чистосердечно признаетесь во всем.
— Я уже признался в стольких «грехах» и столько насочинял всякой несусветной чуши, что трудно выдумать что-нибудь еще, — с грустной иронией ответил я.
— Вот вы, например, очень могли бы помочь мне, новому в органах человеку, — пропуская мимо ушей мое замечание, продолжал Серов, — если бы разоблачили работников Главного управления милиции, участвующих в вашем контрреволюционном заговоре. Ведь поймите, я чувствую, что окружен врагами, и не знаю их. А вашим чистосердечным признанием вы могли бы помочь мне и хоть частично искупить свою вину.
Меня возмутило это циничное вымогательство ложных показаний, исходящее от замнаркома.
— Гражданин начальник, — решительно обратился я к Макарову, — запишите в моих показаниях, что основным участником в контрреволюционной организации, в которой я состоял, был нынешний начальник Главного управления милиции Серов. Прошу наше сегодняшнее свидание считать очной ставкой.
Ошеломленный Серов отшатнулся от меня и побледнел. Затем встал со своего места, ни слова не говоря, кивнул Макарову и вышел из кабинета.
— Ах ты сволочь, б…., провокатор, — задыхаясь от бешенства, заорал Макаров, изрыгая на меня целый поток ругательств.
Но тем не менее, к моему удивлению, меня бить не стали. Макаров тут же вызвал конвоиров и приказал:
— Уберите эту б!
(Забегая вперед, хочу рассказать о моей следующей встрече с Серовым на торжественном вечере в КГБ, кажется, в 1958 году, где Серов, тогда председатель Комитета госбезопасности, сидел в президиуме, а я, как почетный гость, тоже сидел в президиуме, недалеко от него.
В перерыве я не мог отказать себе в удовольствии подойти к нему и напомнить о нашей встрече в кабинете Макарова.
— Что-то я не помню такого случая, — изобразив удивление, сказал Серов. — Вы наверняка путаете. — Но, увидев по выражению моего лица, что я не верю в его забывчивость, он добавил: — Во всяком случае, я очень рад, что вы живы и здоровы. А о прошлом надо постараться забыть.
— Нет, товарищ Серов, такие вещи не забываются. Несмотря на утверждение Серова, что он не помнит о нашей встрече, ровно через минуту он исчез с торжественного заседания.)
После встречи с Серовым я больше Макарова не видел. Несколько дней меня вообще не вызывали, а затем повели к новому следователю — Ефименко. Его звания я не знал, он был в штатском, но думаю, что это был обычный оперуполномоченный в звании лейтенанта. Первыми его словами были:
— Ну, муж принцессы Эфиопии, что ты можешь еще рассказать?
А затем, другим тоном, показывая, что шутка окончена, продолжал:
— Ну, вот, Шрейдер. Высшее начальство НКВД и май ор госбезопасности Макаров поручили твое дело мне. Давай договоримся, что будешь говорить правду, чтобы не вынуждать меня применять соответствующие методы.
Я заявил, что говорю только правду, не признавая за собой никакой вины против партии и родины. А ложные показания на себя я даю только тогда, когда меня принуждают к ним избиениями и пытками, и так же буду поступать и впредь, по возможности прибавляя к «липовым показаниям о шпионаже» и новых вербовщиков. На мое заявление, что мое дело спровоцировано бывшим начальником Ивановского НКВД Журавлевым, Ефименко пригрозил мне, что если я посмею клеветать на кандидата в члены сталинского ЦК, то меня уничтожат.
Должен сказать, что в противоположность всем другим следователям Ефименко с первого же допроса произвел на меня неплохое впечатление. Он никогда не оскорблял меня нецензурной бранью, ни разу не ударил и не приглашал молодцов с дубинками. Я чувствовал, что все его устные угрозы и запугивание — не что иное, как вынужденное исполнение приказов Макарова и других вышестоящих начальников.