В тот же момент к нашей машине подошел немец и велел водителю ехать следом за женщиной, которая сейчас выйдет, инспектором же он займется сам. После того, как Мальвина вышла из кафе, машина проводила ее до самого дома. Когда она стала подходить к своему дому, немцы мне сказали: «Вот где она живет». Затем меня снова отвезли на авеню Луиз, где моего возвращения ждал Берг. Он стал расспрашивать меня о той роли, какую играет Мальвина, и я ответил, что мы просто знакомы. Берг сказал: «Это мы установим в форте Бреендонк». Меня отвезли в эту тюрьму и снова стали допрашивать. Тут я узнал, что немцы осведомлены о деятельности Мальвины, о том, что она помогла мне в 1941 году пересечь демаркационную линию, а затем французско-бельгийскую границу и обо всем, чем она впоследствии занималась. Я не решался подтвердить факты, касающиеся ее деятельности, и снова подвергся жесткому допросу, продолжавшемуся около трех часов. На следующий день нам с Мальвиной устроили очную ставку и спросили, что я спрятал в доме инспектора. Немцы уговаривали меня сообщить Мальвине то, что мне известно о Гроссфогеле. Я заявил, что кроме того, что уже сообщил им, я ничего не знаю. Они показали мне фотографии, среди которых были некоторые члены организации, но я не показал им, кто из них Гроссфогель. На следующий день меня снова допрашивали. На этот раз немцы сказали мне, что я оставил радиопередатчик у инспектора Матье. Они знали даже о том, что аппарат перевозился в чемодане «Боба» и что в доме инспектора Матье я переложил его в три маленьких чемодана. Однако я клялся, что ничего не знаю о передатчике. Несколько дней спустя нам с Мальвиной снова устроили очную ставку. На этот раз немцы показали письмо, которое, должно быть, было написано кем-то из моей группы. По их словам, его нашли у Мальвины, в нем спрашивали, что со мной произошло. Немцы заставили меня написать следующее: «В настоящий момент меня видеть нельзя, это опасно. Если кто-нибудь захочет меня видеть, тот должен прийти на Ботанический бульвар (Порт де Шербек) в такой-то день и в такое-то время. Там он встретит Мальвину, с которой он не должен разговаривать, а должен следовать за нею. Она приведет его ко мне».
В указанный в письме день меня привезли к кафе на площади Пляс Коммюналь де Лэкен, на углу улицы Мари Кристин. Под сильной охраной меня отвели к зданию администрации в Лэкене. Затем заставили войти одному в упомянутое кафе, что-нибудь заказать и подождать три четверти час. Мне дали денег, чтобы я смог заплатить за выпивку. В кафе сидели три пары, явно агенты гестапо. Я подождал три четверти часа, но ничего не произошло, и я вернулся к машине. До сих пор не понимаю, зачем меня туда возили.
Затем меня снова доставили в тюрьму Бреендонк, где спустя несколько дней мне устроили очную ставку с арестованным. Он признался, что знает меня.
Приблизительно 28 октября 1942 г. меня отвезли в Брюссель, где я встретил некоего Карла Гиринга из гестапо. Он сообщил Мне, что меня отпускают на свободу, но я по-прежнему буду считаться арестованным. Затем велел мне под его диктовку написать расписку, что я обязуюсь ничего не рассказывать о том, что видел или слышал, под угрозой репрессалий в отношении моей жены и троих детей, которые будут считаться заложниками. Меня отвезли домой и велели, продолжая жить у себя, два раза в день звонить Гирингу и сообщать о том, что сделал. Я мог разговаривать с Мальвиной. Инспектора разыскивать мне не следовало. Если кто-нибудь придет от организации, то я должен тотчас же известить об этом Гиринга.
Несколько дней спустя, когда я был на квартире у Мальвины, пришел немец и передал ей приказание Гиринга ехать в Париж. Та послушалась. Вернувшись через несколько дней, она мне рассказала, что в Париже ее посадили в камеру вместе с заключенными. Она должна была сообщить этим узникам, что арестована за незначительное правонарушение и вскоре должна выйти из тюрьмы, так что она сможет захватить с собой весточку на волю. По ее словам, то, как она себя вела, вызвало подозрение, и никакой информации ей не сообщили. В январе или феврале 1943 года Мальвина пришла ко мне сказать, что едет в Париж и я должен сопровождать ее. Под охраной немца мы поехали туда на поезде. Этот немец отвез нас в полицейский участок. Его адреса я не помню. Затем мне показали удостоверение личности, которое я изготовил для «Дяди» под именем «Жильбер». Я признался, что сделал его сам. Мне также показали ряд фотографий лиц, которых Мальвина доставляла в Брюссель. Они сказали, что я был знаком с этими людьми. Я ничего не ответил, но Мальвина призналась, что проводила этих людей ко мне. Затем меня привезли к одному месту, которое я не запомнил. Мне дали записку, написанную «Дядей», и попросили меня передать ее одному итальянцу, который жил в соседнем доме.
После этого меня отвезли на виллу в одно из предместий Парижа, где я увидел человека по имени «Андре» [это был Хиллель Кац], с которым я познакомился в 1942 году в Париже во время встречи с «Дядей». Я смог поговорить с этим «Андре», который мне рассказал, что его допрашивали с пристрастием и устроили очную ставку с «Дядей», который был арестован и посоветовал ему, Андре, во всем признаться. Он сообщил мне, что, по его мнению, советский военный атташе, работавший в Париже в 1941 году, был предателем. После этой встречи немцы меня больше не допрашивали и вместе с Мальвиной отвезли назад в Брюссель.
Позднее меня еще раз возили в Париж, на этот раз на виллу, где содержался «Дядя». Когда я решил с ним поговорить, немцы мне не позволили этого сделать, а Берг сказал: «Здесь установлены микрофоны. Должен прийти один человек, который должен поговорить с «Дядей». Когда «Дядя» с этим человеком побеседует, наступит ваша очередь».
Я ждал три часа, но никто не пришел. Берг заявил: «Я уверен, что кто-нибудь придет, чтобы вас отыскать, потому что Москва вами интересуется».
Так продолжалось с неделю. После этого Берг сказал, что если никто не придет этим вечером, то я должен возвращаться в Брюссель. В этот день так никто и не пришел. Никто не пришел и в последующие дни.