Все осложнялось тем, что места вокруг были насквозь незнакомые, даже проводник приуныл, удрученно ворча: мол, края глухие и совершенно необитаемые, никто их толком не знает, летних пастбищ тут нет, а значит, пастухи со стадами сюда не заходят, дичь не водится, так что и охотников не бывает. Пустые земли, бесполезные: сухая каменистая земля почти без травы, редкие деревца арчи, неотличимые друг от друга ущелья, осыпи, холодные ручейки…
Одиннадцать человек с двумя ручными пулеметами, на приуставших, но вовсе не загнанных лошадях – командир эскадрона, товарищ Аршак из республиканского ГПУ, проводник и восемь бойцов. Не армия, конечно, но у Джантая людей было еще меньше, с полдюжины – его крепко потрепали в долине, расчесали тремя станкачами из засады, так, что уцелевшие кучками прорвались сквозь оцепление, и по следу пошли мангруппы…
Народ был видавший виды, ни единого новичка, так что особых оснований для уныния не имелось. Не первый раз гоняли басмачей по горной глуши, и в дикие, незнакомые места забирались не впервые. К тому же они прекрасно понимали, что Джантай точно так же не знает этих мест, петляет наугад, прет наобум, а это дает погоне неплохие шансы. С чего же тут унывать?
В общем, они двигались по наитию, наугад, со всеми предосторожностями опытных охотников на двуногую дичь, способную в любой миг устроить засаду и огрызнуться из английских винтовок. Они примерно знали (компас как-никак имелся), в какой стороне остались населенные места, в каком направлении – кашгарская граница, куда Джантай, теперь это совершенно ясно, и нацелился. До границы, насколько можно судить, было еще далековато – а впрочем, при нужде можно было ее и нарушить самую малость, углубиться немножечко на сопредельную территорию. Не особенно и великая держава – Кашгар. Всего-то навсего одна из провинций, на которые Китай фактически распался давненько тому. Утрутся и перетерпят, если что. Бывали прецеденты…
Город они увидели совершенно неожиданно. Как это порой случается в горах, за узким проходом меж отвесными скальными стенами вдруг широко распахнулась долина, обширная, хоть кавалерийские парады устраивай. И там, правее и ниже, стоял самый настоящий город. Не какой-то убогий кишлак, не райцентр – именно город, в длину и ширину не менее парочки верст[2]…
Всадники остановились без команды. Пулеметчики подняли «Льюисы». Стояла совершеннейшая тишина, только лошади порой шумно мотали головами, и звенели железки уздечек. До города было совсем близко, с полверсты, и без бинокля можно рассмотреть, что возле него – ни малейшего шевеления. Ни единой живой души в поле зрения.
Сначала командир подумал, что в расчетах он все же немного сбился, и они уже в Кашгаре. Но эту мысль пришлось с ходу отбросить. Во-первых, он служил в этих краях четвертый год и моментально вспомнил, что в прилегающих кашгарских районах таких больших городов нет. Во-вторых…
Во-вторых, он наконец поднял к глазам бинокль и рассмотрел все, как следует.
Это был совсем другой город. Не походивший ни на кашгарские, ни на китайские, ни на Бухару или Самарканд. Он был обнесен стеной с башнями, как на картинках из гимназического учебника истории – только не походили ни стены, ни башни на европейские крепости. Что-то совсем другое. Они ни на что знакомое не походили: стены из длинных каменных блоков, по-настоящему огромных, башни вроде усеченных высоких конусов, с закругленными сверху зубцами. Кое-где зубцы осыпались, две башни слева полуразрушены, а рядом с аркообразным проемом городских ворот стена обрушилась почти до земли – и в проеме виднелись каменные дома, опять-таки ни на что знакомое не похожие. Одни были выше, другие ниже, кое-где можно рассмотреть колонны, балконы и лестницы. Над крышами-конусами (вроде бы черепичными) кое-где высоко поднимались квадратные башни. А по обе стороны ворот (в проеме не было ни створок, ни решетки) стояли статуи – темные, почти черные, из какого-то камня. Массивные, могучие быки, высотой, если прикинуть, в два, а то и более человеческих роста, грозно наклонившие головы с рогами-полумесяцами.
Им не причудилось, не бывает так, чтобы одно и то же чудилось сразу всем. Чем дольше командир смотрел, тем больше утверждался в первоначальном мнении, что город очень, очень старый и давно заброшенный. Почему-то в голове крутилось словечко «невероятно». Невероятно старый и невероятно давно заброшенный. Такое у командира было впечатление, а почему, он и сам не знал. Так уж таинственный город выглядел… Перед воротами растет не только трава, но и взрослая арча, даже на стене укоренилось невысокое корявое деревце (должно быть, ветром занесло семечко в расселину), черепичные крыши зияют многочисленными провалами – и ясно, что тут поработала природа, а не человеческие руки. Людей здесь не было давным-давно, город понемногу рассыпался и ветшал, хотя, без сомнения, был когда-то построен очень прочно, чтобы жить в нем долго и укрываться от врагов надежно. Враги у горожан, несомненно, имелись – иначе к чему было громоздить такие вот стены из неподъемных блоков? Стена в том месте разрушена землетрясением, не иначе – люди просто-напросто не взяли бы на себя такой труд…
Никто так и не произнес ни слова, а вот командир молчать более не мог, потому что командир именно он, и ему приходилось то и дело принимать решения, не показывать слабины, ничего не пускать на самотек. Над отрядом должна была постоянно витать его воля, словно отмененный революцией дух святой… Он обязан был думать и рассуждать за всех, и уж ни в коем случае не выдавать перед бойцами растерянности.
Он поступил немудрено – махнул плеткой, подзывая проводника Дильдаша, а когда тот подъехал, спросил сухо, насквозь деловито:
– Это откуда здесь?
Проводник – надежный и проверенный, из батраков, с заслугами перед революцией и Красной армией – мялся. Помалкивал. Даже не пытался по своему всегдашнему обыкновению объявить загадочный полуразрушенный город «плохим местом», «яман». А меж тем у него было множество известных ему одному «яманов». В одном, дескать, никак нельзя оставаться на ночлег – иначе ночью припрется горный дух с железным лицом и вывернутыми назад ступнями, передушит всех, как цыплят. В другом вот уже лет пятьдесят бродит с самыми недобрыми к путникам намерениями душа зарезанного разбойниками купца. В третьем давным-давно закопали проклятый клад, и лучше там не задерживаться без особой нужды, проезжать побыстрее. И так далее – дэвы в развалинах заброшенного кишлака, огромные, с кошку, пауки-кровососы, девушки-оборотни…
Сейчас, однако, проводник угрюмо молчал, почесывая в затылке обеими пятернями сразу. Потом пожал плечами:
– Знать не знаю… В жизни не слышал ни про какой город. Посмотри, он совсем старый… Сам по себе помаленьку рассыпается. Если бы тут жили, про них обязательно бы знали старики. Или охотники. Старики и охотники все знают. А про такое никто ничего не знает… Люди отсюда очень давно ушли… или очень давно умерли. Так давно, что и памяти не осталось. Давно…
– Ерунда! – крикнул подъехавший к ним товарищ Аршак. – Не должно тут быть никакого города! Потому что здесь никогда не было ни единого государства. А большой город никогда не бывает сам по себе, понимаешь? Большой город означает – государство. Я помню, чему меня учили… По науке, здесь никаким городам не полагается быть. Государства здесь не было. Одни дикие горы…
Он был армянин, вспыльчивый и горячий. Кто-то говорил командиру, что товарищ Аршак в свое время и в самом деле был студентом в Петербурге, в каком-то крайне удачном заведении, пока его не сорвала с места революция. Сам командир, откровенно говоря, закончил лишь реальное училище и унтер-офицерские курсы. Однако реальное от гимназии отличалось лишь тем, что в реальном не преподавали древних языков, а вот историю учили по тем же учебникам, что и в гимназии. Он и сам понимал, что большие города – признак государства. И помнил с грехом пополам, что никаких государств тут и в самом деле не было.