Первым делом зашел к себе в номер, опустил винтовку с оптическим прицелом на кровать Айвена, а сам присел на свою. И на минутку забылся, заслушался тишиной. Захотелось закрыться изнутри и переждать весь этот грядущий ужас, но двери в гостинице замков не имели. Захотелось хотя бы что-нибудь сделать перед тем, как лезть на крышу и стрелять, хотя бы что-нибудь, не имеющее смысла! И я, достав свой спортивный костюм, переоделся в него, а брюки и футболку, подаренные Айвеном, положил себе под подушку. Больше я ничего не мог сделать и, взяв винтовку и полученные от генерала Казмо тридцать патронов, вышел из номера и поднялся на плоскую крышу гостиницы.
На крыше аккуратными рядами стояли топчаны, а в центре возвышался небольшой шахматный столик, на котором лежал ящичек с фигурами.
Я подошел к столику, вытащил из ящика несколько фигур и расставил их на нарисованной шахматной доске.
Потом перевернул ящик, высыпав все фигуры на доску, расставил их и обнаружил отсутствие двух черных офицеров и белого ферзя.
Оставив фигуры в ожидании игры, отошел на край крыши и заглянул вниз.
Привычная картина открылась моему взгляду: безлюдная улица, украшенная тянущимися в небо стрелами кипарисов.
С другого края крыши можно было легко обозревать ту часть города, которая примыкала к морю. И само море лежало как на ладони, украшенное ползущими к берегу линиями волн.
Прозвучала автоматная очередь и эхо тут же повторило ее несколько раз.
Я напряженно смотрел на город, но никакого движения там не видел, а стрельба снова зазвучала, и снова эхо подхватило звуки выстрелов и понесло их вверх, к вершинам гор.
Я крутил головой, не понимая, в какой части города идет бой.
И вдруг увидел в море, совсем недалеко от берега, небольшую яхту, под надутым ветром парусом легко разрезающую волны.
Поднял винтовку. Не для того, чтобы выстрелить, а чтобы через оптический прицел рассмотреть эту яхточку.
В узком окуляре прицела увидел спину мужчины, тянущего шкант на себя.
Парус переметнулся на другую сторону, яхта грациозно развернулась, сделав правый галс, и на какое-то мгновение я увидел лицо яхтсмена.
Это был Феликс.
Закрыв глаза, я легко представил себе эту яхточку под обстрелом. И это уже был не плод больного воображения: со всех сторон звучали выстрелы, а солнце ласкалось лучами о море; звенели разбитые стекла, осыпаясь на булыжниковые мостовые, а теплый ветер заставлял яхточку нестись вперед с бешенной скоростью, сделав парус похожим на живот завсегдатая пивной.
Зажужжали моторы далеких машин.
Но горизонт был чист.
У набережной грохнули два взрыва и я безошибочно определил: осколочные гранаты.
Я снова поднес окуляр прицела к правому глазу и посмотрел на набережную.
У бетонной лестницы, спускающейся на пляж, лежал убитый.
Промелькнул кто-то в военной форме и спрятался за бортиком причала для прогулочных катеров.
Я смотрел на этот бортик, ощущая указательным пальцем неприятный холод курка.
- Не высовывайся! - просил я мысленно этого солдата.
А по причалу медленно прошлась тень и я, опустив винтовку, увидел военный вертолет, летевший над набережной.
- Сопротивление бессмысленно! - вещал с вертолета металлический голос. - Вы воюете против собственных армий! Приказываю вам сложить оружие и выйти на улицы с поднятыми руками!
И тут я заметил, как после нескольких раздавшихся выстрелов разлетелось вдребезги стекло кабины вертолета и сама машина вздрогнула, остановилась на мгновение и стала медленно и неуклюже разворачиваться. Когда она повернулась другим боком, в глаза мне бросился человек в штатском с такой же, как и у меня, винтовкой в руках. Ствол его винтовки был направлен куда-то вниз и, не отрывая глаза от оптического прицела, он медленно повел ладонью вниз, показывая пилоту, что надо еще немного опуститься. И вертолет стал снижаться.
Будь этот человек в форме, я, может быть, не взбесился бы так. Но своим видом и самоуверенными жестами напомнил он мне хладнокровного наемного убийцу из одного фильма, который нам показывали во Вьетнаме, и я, рывком подняв винтовку и почти не целясь (целиться было бесполезно, потому что я чувствовал, как дрожат мои руки), нажал на курок.
Честно говоря, я не ожидал попасть, просто состояние мое было таково, что если бы я не выстрелил, пришлось бы долго еще в себе носить эту возбужденную злость. Но после выстрела мне мгновенно стало легче и уже совсем другим, не ненавидящим взглядом, я увидел, как дернулся, вскинув руки к голове, пилот вертолета, резко обернулся к нему стрелок в штатском. А машина, завалившись на бок, летела вниз, к земле, и через мгновение высекла искры из асфальта набережной все еще крутящимися лопастями винта, перед тем, как взорваться, покрыв город грохотом. Куски железа, вырванные взрывом из тела машины, долетели и до моей гостиницы - зазвенели разбитые окна и посыпалось вниз стекло.
Потом восстановилась на минуту тишина - видимо и наши, и нападавшие приходили в себя после гибели вертолета.
И в этой тишине я почти услышал, как дрожат мои руки, как стучит, словно в истерике бьется, мое сердце. И я бросил винтовку перед собой, а сам отошел к шахматному столику.
- Влип! - думал я, массируя пальцами надбровные дуги, чтобы сдержать слезы. - Снова влип! Опять разделил этот мир на "наших" и "ненаших"!.. Нет, хватит! Пошли они все к черту! Это был самый последний раз и, пусть хоть четвертуют меня, хоть акулам скормят, но никакого стреляющего железа я в руки больше никогда не возьму!
А шахматные фигуры стояли на положенных квадратах и, глядя на них, я чувствовал все более усиливающееся раздражение, теперь это раздражение относилось к ним. И, подойдя вплотную к столику, я занес над ним правую руку, готовый смести все эти молчаливые фигуры, но в этот момент замер, подумав о том, что глупо злость на самого себя вымещать на ком угодно, пусть даже на шахматах. Но все равно меня что-то не устраивало на доске и, чуть-чуть успокоившись, я понял, в чем дело. И уже более спокойным, но сильным жестом, я освободил доску от офицерского воинства, и белого, и черного, оставив на доске только пешки. Теперь пешки противостояли пешкам и было это более жизнеподобно.