And turning inside out
— То есть, ты от одной беременной женщины ушёл к другой? — спрашиваю я у отца уже под конец столь удивительного вечера, когда собираюсь уходить. Внутри меня просто разъедало от непонимания того, как это могло случиться.
На самом деле во время празднования никто не затрагивал эту тему и не пытался разобраться. Однако, без неловких пауз тоже не обошлось. О моих с Китнисс отношениях и речи не заходило, хотя теперь это был наиболее волнующий для меня фактором.
— Пит, понимаешь, — начинает он, но у меня внутри сейчас столько всего, что я перебиваю его. Откровенно говоря, я просто даже слышать его не хотел. Сейчас он был мне противен больше, чем когда-либо.
— Нет, пап, не понимаю, в том-то и дело. Теперь я не понимаю тебя ещё больше, чем прошлые 24 года, — договариваю я, а после, попрощавшись со всеми членами семейства, ухожу.
Единственной, с кем я не попрощался, была Китнисс. После застолья она просто закрылась в своей комнате, сказав, что хочет побыть одна. Этот всплывший факт означал только одно — мы не можем быть вместе. И как бы я не хотел этого, несмотря на то, что мы не родные брат и сестра, мне придётся просто-напросто забыть её. А ей меня.
Теперь я действительно не понимал поступок отца. Раньше я утешал себя мыслями о том, что он просто был не готов к рождению ребёнка и поэтому бросил маму. Но раз уж теперь выясняется, что в тот же год у него родилась ещё и дочь… Нет, извините, но не понимаю я. Если он никогда не любил маму, то зачем тогда женился на ней? Зачем тогда было воспроизводить на свет меня?
Заехав в супермаркет, я взял две бутылки виски и пачку сигарет. Да, я, конечно, бросал это дело, но когда меня вгоняли в стрессовую ситуацию, я опять прибегал к курению, даже не задумываясь почему. Мне просто становилось от этого легче.
— Молодой человек, а вам есть 18? — спрашивает кассирша, подняв свои серые глаза на меня. Прямо как у Китнисс, такие же… Нет, не важно. Какие такие глаза? Какая такая Китнисс? О, Боже, мне срочно нужно выпить и забыться, иначе так и до шизофрении недалеко.
— Девушка, сейчас я достану паспорт, вы будете наигранно переводить взгляд с фотографии на меня, попытаетесь найти несоответствие в возрасте, а на вон тех часах будет уже 22:00, вследствие вы мне скажете, что после 10 любая алкогольная продукция не продаётся, — быстро проговариваю, в конце натянуто улыбнувшись. Паспорт я все же достаю, блондинка быстро смотрит на дату рождения и молча пробивает товар. — Души в Вас не чаю, всего хорошего.
Перед тем, как выйти из машины и, наконец, пойти домой, я пытаюсь взять себя в руки, дабы не натворить того, о чем завтра я буду жалеть. Крепко вцепившись в руль, я пытаюсь унять боль, которая всеми усилиями пытается вырваться наружу в качестве моего нервного срыва. Нет, к черту спокойствие. Я не могу быть спокоен в то время, как девушка, которую я так сильно полюбил, оказалась моей сестрой.
Поднявшись в квартиру, я рефлекторно кидаю ключи на тумбу, оставляю бутылки на барной стойке и, развязав галстук, останавливаюсь посреди гостиной, где, черт подери, слишком многое напоминало о ней: ещё пару недель назад мы тихо сидели на этом диване и смотрели какой-то скучный фильм, нудность которого была заменена страстными поцелуями Эвердин; в шкафу-купе мы знатно потрахались на прошлой неделе, а про спальню даже и говорить ничего не надо; на кухне меня всегда по утрам ждал вкусный завтрак, от одного запаха которого уже сносило крышу.
— Прости, мам, — с печалью в голосе произношу я, снимая портрет со стены. — Но папик продолжает портить мне жизнь своей изменой. Мам, я не знаю, что ты в нем нашла. Я не могу тебя осуждать, но неужели ты правда так сильно его любила, что смогла простить? — добавляю я, садясь на диван и, буквально, вжимая рамку себе в грудь. — Свадьба отменяется, — говорю я сквозь зубы, начиная скалиться. — Прости за алкоголь, за сигареты и все, что я здесь могу устроить. Думаю, ты бы не хотела этого видеть, — после я встаю и прячу портрет в коробку с фотоальбомами в кладовке, вновь шепча короткое «прости».
Вернувшись к барной стойке, я откупориваю бутылку и делаю глоток, сморщившись от того, как большое количество жидкости разом жжёт мне слизистую. Сняв рубашку и оставив её вместе с галстуком на столешнице, я вновь отпиваю и ногой швыряю валяющиеся лепестки из стороны в сторону. На журнальном столике все ещё стояли бокалы и свечи. Это могло стать самым лучшим вечером в жизни каждого мужчины, но, видимо, только не у меня.
От одного взгляда на все эти романтичные приготовления мне становится тошно. Со зверским рыком я бросаю один из бокалов в стену, после чего в противоположную сторону летит другой. Я медленно начинаю ненавидеть Эвердин просто за то, что она все это время была моей сводной сестрой.
Телефон начинает вибрировать от пришедшего уведомления. О, вспомни лучик, вот и солнышко. Нет, правда, прямо так она у меня и забита в контактах. «Солнышко».
22:49. И что теперь будет?
22:50. Пиздец теперь будет.
22:51. Очень информативно.
22:53. Чего ты вообще ожидала от бухого брата?
Я вновь вспоминаю то, как открываю дверь и вижу на пороге отца, который оказался не только моим. Телефон отлетает куда-то в сторону спальни. Ненавижу. Как же я вас всех теперь ненавижу. Стоило мне всего лишь один раз полюбить, так вместе со счастьем сразу же пришла боль. Я закрывал глаза, пытаясь убедить самого себя в том, что это сон, но когда я их вновь открывал, Китнисс все ещё оставалась моей сестрой. От всего этого только ещё больше хотелось набухаться и забыться на пару дней, а если можно, то месяцев.
Не выходя на балкон, я втягиваю в себя содержимое сигареты и медленно выдыхаю. В нос сразу же отдает неприятным табачным запахом, но, знаете, меня это ни на секунду не остановило. Зажав сигарету зубами, я выкидываю журнальный столик в прихожую, наслаждаясь звуком битого стекла.
— Не доведёт до добра эта правда, — напеваю я уже в стельку пьяный. Я всегда думал, что алкоголь отключает бушующие чувства, но он лишь ненадолго их заглушал. — Звонить и писать мне не надо, больше с тобою нам не по пути.
23:03. Давай поговорим, пожалуйста.
Я ухмыляюсь, увидев сообщение. Потушив в пепельнице сигарету, я снова беру бутылку и следующим, что отлетает в другой конец комнаты, становится торшер. Скатившись по двери в спальню вниз, я понимаю, что мне дико что-то мешает в кармане брюк. Ах, да, кольцо, как я мог забыть, я же чуть не стал истинным семьянином. Допиваю виски, после чего пустая бутылка звонко бьется о входную дверь.
— Извини, но ты мне больше не понадобишься, — говорю я, и коробочка сразу же оказывается где-то на кухне в лепестках роз и осколках от стекла журнального столика. Хотел жениться, но кому-то сверху показалось, что я стал слишком хорошо жить. Спасибо, так же мне намного лучше, правда?
Зайдя в спальню, я плашмя упал на кровать, после чего достал из пачки ещё одну сигарету. Я смотрел в белый потолок, а в голове уже не было абсолютно ничего. Ничего, о чем бы мне хотелось порассуждать. В душе меня все ещё прожигала обида за то, что все так обернулось. Я возненавидел каждого: и отца за его измену и уход из семьи, и его милую с виду жену, которая на деле оказалась той ещё стервой, сумевшей увести мужа из семьи, и Китнисс за то, что она просто была в моей жизни все это время.
Я с головой оказался в полнейшем бешенстве, которое почему-то все больше начинало мне нравиться.
Спустя минут двадцать я встал для того, чтобы взять вторую бутылку прекрасного алкоголя, но тут же в мое поле зрения попал коллаж наших с Китнисс фотографий. Сняв его со стены, я сел на кровать и стал смотреть на фото так, будто никогда их до этого не видел. Как же сильно я её люблю. Я просто хочу, чтобы все вернулось на свои места, чтобы мы были вместе, как на протяжении этих чертовых 10 месяцев.
Затянувшаяся тишина в квартире резко сменилась звонким ударом, после чего с непривычной лёгкостью на пол я отправил стоявший у стены комод. Со всей злости я бью кулаками по стене. Даже оставленные кровавые отпечатки меня не успокаивают. Даже физическая боль не может в полной мере заглушить то, что является моим раздражителем. Выпуская все, что накипело во мне за этот вечер, наружу, я стал кричать так сильно, как только мог. Мне стало до такой степени обидно за самого себя, что я был готов сорвать себе голосовые связки.