Только сейчас, попав в Валенсию, я ощутил, как изменился облик Мадрида. Здесь на улицах нарядная толпа, масса цветов, кафе переполнены элегантными молодыми людьми и нарядными сеньоритами, афиши извещают о том, что в кабарэ «Эль Соль» выступает знаменитая неподражаемая Хуанита Серрано. Красочные плакаты зовут на бой быков. Никаких бомбежек.
У подъезда отеля «Метрополь», где разместилось советское посольство, я наконец увидел мой «паккард». Из него выскочил Хулио, мы расцеловались.
Первое, что приласкало мой глаз, — огромный ящик с пленкой. Мы крепко обнялись с Борей Макасеевым. Он рассказал о своих съемках на Теруэльском фронте, в Картахене, Валенсии, передал мне письма из Москвы.
Я помылся в ванне, надел свежую сорочку, купленную только что в соседнем магазине, и мы спустились позавтракать в ресторан отеля. Тишина, никто не стреляет, официанты в белых кителях бесшумно подносят нам кофе, яйца. За соседним столиком сидят двое русских летчиков, видно только что прибывших. У «новеньких» растерянные лица — им подали странное блюдо — морская каракатица в собственном соусе, похожем на густые чернила. Блюдо очень вкусное, но на неопытного человека производит удручающее впечатление. Слышу реплики, произнесенные шепотом: «дрянь», «и как такую мерзость можно есть»… Сознательно не вмешиваюсь — любопытно, как ребята выйдут из затруднительного положения.
— Камарад, попрошу на минутку! — обращается один из них к официанту, тот подбегает к столу. И русский, мобилизовав весь свои арсенал знаний испанского языка, указав на подозрительное блюдо, потом проведя рукой по трассе своего пищевода и страдальчески замотав головой, говорит:
— Камарада! Но пасаран! Не пройдет эта штука, понимаешь, никак не пройдет… Но пасаран!..
Тут уж, весело расхохотавшись, мы пришли ребятам на помощь в выборе другого, более подходящего для летчика-истребителя блюда.
Хулио единственный в Испании шофер, признающий скорости ниже ста километров. В «паккарде» чудесное радио. Всю обратную дорогу мой слух ласкали безмятежные звуки музыки из Лондона, Парижа, Брюсселя, я дремал, слушая болтовню Хулио.
По Валенсийской дороге — единственной магистрали, соединяющей Мадрид с глубокими восточными тылами, с побережьем, тянутся бесконечные вереницы машин с продовольствием, иногда и с воинскими частями. Проезжаю городскую заставу, радостно вдыхаю воздух Мадрида. До чего же он стал дорог и близок, Мадрид! Заезжаю в «Палас». Тархов в тяжелом состоянии.
В военном министерстве я встретил Хаджи. Он временно состоит военным советником у Дуррути — вожака испанских анархистов. Хаджи рассказал: бригада Дуррути недавно пришла из Каталонии. Анархисты подняли по этому поводу невероятную шумиху. Они идут спасать Мадрид! Они потребовали поставить бригаду на самый тяжелый участок обороны Мадрида! Они, наконец, разгромят полчища Франко!
На второй день на их участке марокканцы форсировали Мансанарес и просочились в Университетский городок. Это очень опасно. Теперь фашисты — в черте города. Анархисты дали Хунте торжественное обещание исправить положение. Никто в это не верит. А сегодня утром они вдруг потребовали вывести их на отдых. Чудовищно!
— А какую позицию занимает Дуррути? — спросил я. Хаджи задумчиво мял свой берет.
— Понимаешь, — сказал он, — я полюбил его. Вот полюбил, и все. Верю в его честность. Он по-настоящему ненавидит фашистов, горячо любит Испанию. Но в каком он ужасном окружении! Меня иногда пугает его трагическая обреченность. В минуты откровенности он не в силах скрыть от меня своего отвращения ко многим авантюристам и негодяям, которые, как он говорит, позорят чистые его идеи. Вот я убежден, что он противник отвода бригады в тыл. Я еду к нему сейчас, хочешь, поедем вместе?
Особняк на тихой улице Мадрида, обсаженный большими развесистыми деревьями. Он принадлежал древнему аристократическому роду. Хозяева, конечно, удрали. По мраморной лестнице мы с Хаджи поднялись в бельэтаж, прошли по большому залу, обтянутому темно-зеленой шелковой материей. На стенах полотна старых мастеров. Из полумрака на нас смотрят глаза далеких предков хозяина дома. У дверей — рыцари в латах. Горят люстры. Нога утопает в мягких коврах. Прошли анфиладой роскошных комнат, никого не встретив. Издалека мы услышали стук пишущей машинки и, наконец, попали в комнату, где разместилась канцелярия штаба бригады. Массивная дверь из черного дуба охраняется четырьмя здоровенными парнями. У каждого по два маузера. Нас провели в кабинет, где Дуррути диктовал что-то машинистке. Он порывисто встал и, кинувшись навстречу Хаджи, долго пожимал ему руку, словно боясь ее выпустить. Он очень нервен. Его черные глаза, всегда светящиеся неистовыми вспышками, сейчас излучали еле уловимую грусть и растерянность.