И я согласилась выполнить эту просьбу — из благодарности к Скрэтчу, потому что он всегда помогал нам на концертах таскать аппаратуру и все такое. Мы пошли и записались с ним, отдали дань уважения. Все получилось замечательно, все были в восторге. А когда запись издали, она в момент разлетелась и стала звучать из всех динамиков, произведя фурор. Ай да Перри!
Вскоре должен был состояться большой концерт в Уард-театре, и Скрэтч должен был в нем участвовать. Он буквально летал, всё не мог поверить, что это с ним действительно происходит, что мечта, которую он таил глубоко в душе, сбывается! «The Wailers», «The Soulettes», Дел рой Уилсон, «The Paragons» — все лучшие артисты «Studio One» выступали вместе, и он открывал это шоу!
И вот он вышел на сцену первым, а мы — бэк-вокали сты — за ним, и Скрэтч завел свою песню: «Я хотел бы жареную утку». А мы как эхо повторяли: «Жареную утку, жареную утку». Это была комедия! Скрэтч вообще был такой человек — ходячая комедия. На нем было навешано множество стекляшек и других штучек, и пока он пел, публика начала кидать на сцену — не камни, к счастью — бумажные стаканчики! Бумажные стаканчики дождем полетели на сцену, потом бутылки. И вот стою я на сцене и думаю: зачем мы во все это ввязались?!
Но для нас это было веселье — забавно было смотреть, как Перри убегает со сцены и понимает, что его звездный час еще не пробил, хотя он и старался его приблизить. Это случится намного позже, когда в 2003 году его альбом «Jamaica Е. Т.» выиграет премию «Грэмми» в категории «регги». А тогда я зауважала Коксона еще больше — за то что он дал Ли Перри эту возможность, как бы говоря ему: «Если ты чувствуешь, что можешь что-то сделать — сделай это!» Но для популярности недостаточно одной записи в студии: когда выходишь на сцену перед пятьюстами или пятью тысячами зрителей, ты должен им что-то дать — или они тебе дадут, бутылкой! Это был первый и последний случай, когда меня согнали со сцены.
Клемент «Сэр Коксон» Додд сыграл большую роль в жизни Боба. Он дал ему ту первую искру воодушевления, важную для каждого начинающего музыканта. Боб рассказывал, что Коксон сказал ему: «Держись, парень. Думай. У тебя получается сочинять музыку. Сочиняй. Пой». Так что даже если денег и не было, или было очень мало, Боб все равно получал необходимую поддержку от человека, которого он уважал, который мог помочь ему.
Там, где Боб жил, ситуация была прямо противоположная. Однажды он сказал мне:
— Рита, я так больше не могу.
Я посмотрела на него — он выглядел разбитым и очень грустным. Я спросила:
— Ты о чем это?
Он ответил:
— Когда мистер Тедди приходит домой ночью, он будит меня, чтобы я приготовил ему ужин. Будит не своего сына — меня. Не важно, когда он приходит, глубокой ночью или под утро, всегда повторяется одно и то же: «Вставай, Неста, разогрей мне поесть». И я должен подавать ему еду. И прислуживать утром.
Жена Тедди тоже унижала его — «как мальчишку на побегушках», говорил Боб. Потому что она все еще держала зло на мать Боба за то, что та родила ребенка от Тедди.
В тот вечер, после нашего разговора, он решил уйти от Тедди. Он пошел к Коксону, и тот сказал без раздумий:
— Если ты чувствуешь, что пора, — давай.
Коксон, конечно же, видел, как Боб несчастен и как полагается на его совет, так что просто улыбнулся и добавил:
— Если нужно, можешь ночевать в комнате для прослушиваний.
Так и начиналась наша совместная жизнь, на пустом месте, с пустыми руками. С тех дней, когда Боб спал в студии Коксона, на полу или под дверью. В мыслях Боб все еще оставался для меня «милым мальчиком», и Коксон, вероятно, чувствовал, как Боб ко мне прикипел, потому что в свою очередь называл меня «милой девушкой». Но Боб был на шаг впереди меня, да и Коксона, он мыслил будущим и думал не о подружке, а о настоящей жене, о том, кем должна быть женщина. И, может быть, о своей матери, которая уехала только потому, что хотела ему помочь.
Я думаю, такую роль он отводил мне в своей жизни. А так как я была о себе достаточно высокого мнения, мне это нравилось. Но если он действительно хочет завоевать меня, с моими жизненными устремлениями и честолюбием, то и у него должно быть честолюбие. И оно у него было. Я хотела, чтобы он увидел это и во мне, потому что я знала, чего ищу в жизни, знала, что не останусь в Тренч тауне навечно. Когда-нибудь, как-нибудь, но я должна была оттуда выбраться.
Похоже, Боб поверил в меня. Я начала отвечать на письма его матери к нему, посылать ей информацию, нужную для оформления его бумаг в Штатах, писала ей письма от себя с рассказами о нашей жизни. Мы с Бобом начали проводить еще больше времени вместе и обычно много разговаривали. Иногда, когда мы репетировали допоздна и в нас просыпались нежные чувства, он говорил: