— Я знаю об этом письме. Читал его. Хорошо написано, с пафосом. Я понимаю этих людей. Даже очень хорошо их понимаю, ведь мы боремся за одно и то же. Только все это чушь, Беловская. Они что же, думают, что мы тут… Ты отдаешь себе отчет, что сейчас о нас говорят все мировые СМИ? Все следят, что у нас происходит. Весь мир! У нас такого еще никогда не было! Ужасное преступление! Это не просто история всемирного значения, жертва-то — нобелевский лауреат! И что ж: сидеть сложа руки? И ждать, пока те заплатят выкуп, потому что они с самого начала были уверены, что мы не справимся. А Еврокомиссия? Так они завтра же такой доклад на нас сочинят, что мало не покажется! А если решат исключить нас из Евросоюза? Что тогда станем делать? И знаешь, я их пойму, если они примут такое решение, потому что мы палец о палец не ударили. Тогда иди рассказывай, сколько операций против организованной преступности мы провели, сколько мафиози арестовали и сколько преступных сетей уничтожили… Хвались, сколько влезет, — никто на тебя даже внимания не обратит. Все будут помнить только об этом Гертельсмане, а нас будут считать полными бездарями. И если сейчас не будем действовать, значит, мы и впрямь бездари!
Гергинов на секунду умолк, Ванда тоже молчала. Да и что она могла сказать.
— Я нисколько не сомневаюсь, что ты меня понимаешь, — немного помолчав, продолжил министр. — Ты уже столько лет в Системе, у тебя есть опыт, необходимые качества… Одним словом, ты — профессионал! Но сейчас особая ситуация, и здесь речь не идет только о твоем личном авторитете или о твоей службе… Да даже о министерстве! Я говорю это не для того, чтобы тебе приказать, наоборот. Я хочу, чтобы ты работала спокойно, зная, что у тебя за спиной и твое начальство, и я, а значит, все министерство. Я хочу, чтобы ты приложила все свои знания и все умения, потому что борьба с организованной преступностью — это национальный приоритет. И спасение этого несчастного нобелевского лауреата — еще больший приоритет. Потому что если мы провалимся, не только моя голова полетит, Ванда. Может закачаться все правительство. И не мне тебе объяснять, что это означает. Мы не просто потеряем доверие Евросоюза и разных там международных институтов. Гораздо хуже, ибо это дело политическое. А политические дела, Беловская, должны делаться безупречно, потому что ставки слишком высоки, а о провалах помнят всю жизнь. Пострадаем не только мы, пострадает репутация Болгарии. С нас и без того глаз не спускают. Потому что если подобное произойдет в другой стране, пошумят, пошумят и перестанут. Нас же просто уничтожат. В лучшем случае опять начнутся проверки, проверки, проверки — до бесконечности. Но только этим дело не кончится. И в этом ты можешь быть абсолютно уверена.
Министр вздохнул. Пока он говорил, Ванда смогла его рассмотреть. Ее воспоминания о сидевшем напротив нее человеке никак не совпадали с мужчиной, который сейчас столь вдохновенно ее убеждал. Нынешний Гергинов — это не просто постаревший и слегка располневший коллега из ее прошлого. Это совсем другой человек. Политик. Немного обрюзгший, слегка облысевший. Но зато теперь он выглядел более внушительным, более солидным. Бывший учитель музыки постепенно вырос, став настоящим министром, и даже непосвященному было понятно, что именно это и есть его призвание.
«Интересно, где он научился так говорить?» — подумала Ванда. А ведь в свое время он боялся заговорить даже с секретаршей, которая вечно подшучивала над ним, что он руководит духовым оркестром министерства, и все умирали со смеху.
— Да, — вынуждена была признать Ванда. — Разница колоссальная.
— Интересно, что в эту минуту делает Гертельсман? Где он сейчас? Наверное, ему страшно?
Она снова попыталась представить себе лицо человека в черном капюшоне, но поняла, что не помнит его. Забыла.
— У тебя есть ко мне какие-то вопросы?
Лицо министра выглядело усталым, хотя глаза задорно блестели после речи, которую он только что произнес.
— Почему я? — спросила Ванда. — Ведь меня отстранили на полгода, а тут вдруг поручают такое важное дело. Не знаю, должна ли я это говорить, но мой шеф сказал, что это вы, а не он, приняли решение мне его поручить.
— Ванда, — доверительно произнес министр, словно разговаривал с ребенком. — Ты ведь знаешь, что я отчитываюсь единственно перед премьер-министром, но для тебя сделаю исключение. Дело обстоит так: твое временное отстранение от должности не было наказанием. И это ты должна была сама понять. Это вынужденная мера, целью которой было уберечь тебя. Мы получили сигналы, что после того случая тебя поставили на особый учет, подняли, так сказать, планку. Тогда ты справилась блестяще, в этом никто не сомневался. Но я как министр отвечаю за вверенные мне кадры, особенно, когда они подвергаются опасности. Поэтому мы посоветовались с твоим шефом, и я решил временно перевести тебя в какое-нибудь тихое местечко, пока все не успокоится.