«Что-то я не помню, чтобы он был настолько глуп», — подумала она. Но если быть совсем уж честной, она вообще его не помнила. Если и вспоминала о Гергинове, а до вчерашнего дня не было причин его вспоминать, то перед глазами сразу возникал медийно-канцелярский образ раздобревшего, преждевременно состарившегося администратора, гордившегося своей политической «востребованностью», абсолютно уверенного в том, что без него все рухнет.
«Он очень скоро слетит», — подумала Ванда.
В последнее время о Гергинове носились разные слухи. Он стал допускать ошибки, которые потом исправлял грубо, с беспардонной самонадеянностью, так как ловкости ему всегда не хватало. Бывший учитель музыки попал на шаткие подмостки власти совсем случайно, как это часто бывает в жизни, и в размытом свете рампы позади него образовалась чудовищная, деформированная тень. А потом бесследно исчез, растворился, оставив тень распоряжаться его жизнью.
Когда Беловская вернулась в комнату, Явор уже докуривал вторую сигарету. Несмотря на открытое окно, в комнате пахло чем-то тяжелым и подозрительно сладковатым. Ванда тоже закурила, и уже с первой затяжкой ощутила во рту густой вкус экзотических трав, которые точно не были марихуаной, но и табаком их тоже нельзя было назвать.
— Просто не представляю, что еще можно в данный момент сделать, — нарушила молчание Ванда.
— Будем ждать.
— А если до конца дня не позвонят?
— Продолжать ждать.
Будь это кто-то другой, а не Явор, столь демонстративное спокойствие вывело бы ее из себя. Но Беловская уже давно поняла, что мозг ее коллеги никогда не переставал работать, даже когда находился на пределе истощения. Рано или поздно, он обязательно что-то придумает. Разумеется, она не рассчитывала только на него, но когда ей было особенно трудно, сама мысль о том, что всегда можно обратиться к нему за советом или разъяснением, придавала ей уверенности в том, что ее собственные рассуждения выведут ее из тупика.
Рано или поздно.
— Если бы мы точно знали, почему решили похитить именно Гертельсмана, мы могли бы значительно сузить круг подозреваемых, — нарушила молчание Ванда.
— Но почему… — откликнулся на ее слова Крыстанов так рассеянно, словно вообще не слышал ее. — Те два миллиона, которые они потребовали как выкуп, они могли бы содрать и с какого-нибудь здешнего бизнесмена… Зачем им нобелевский лауреат?
— Может быть, для того, чтоб поднять шум? — предположила Ванда.
— В таком случае, зачем им шум?
— А если допустить, что это чей-то заказ?
— Вполне возможно. Но чей?
Они рассуждали, как бы взаимно дополняя друг друга, как два противоречащих друг другу голоса в одной голове. Ведь, как известно, в споре рождается истина. Попытки выстроить более или менее сложный механизм преступного замысла зачастую ни к чему не приводили, но, несмотря ни на что, попробовать стоило. Иногда Ванде казалось, что от разгадки их отделяет всего один шаг, но чем больше они к ней приближались, тем больше истина отдалялась от них, превращаясь в некую фата-моргану на вечно недосягаемом горизонте. Со временем Ванда перестала говорить об истине и даже думать о ней. Она научилась опираться лишь на факты, и это не только значительно облегчало ей работу, но и спасало от той смертельной опасности, из-за которой ее упрятали за пределами Системы полгода назад.
Ее собственная Солнечная система, где ощущение того, что она вертится вокруг чего-то огромного и сияющего, была просто-напросто не слишком красивым заблуждением.
У Эдуардо Гертельсмана не было в Болгарии политических врагов, да их и не могло быть. Во-первых, потому, что сам он никогда не занимался политикой и никогда не придерживался того или иного политического кредо. А во-вторых, даже если допустить, что какой-то приверженец Пиночета захотел отомстить ему за книгу «Кровавый рассвет», то вероятность мести именно в Болгарии была просто смехотворной, потому что возможностей совершить это в другой стране у него было намного больше. Финансовый мотив преступления и Ванде, и Крыстанову казался в одинаковой степени правдоподобным и, вместе с тем, сомнительным. Гертельсман по определению не мог стать жертвой, за которую можно получить много денег. Но даже если бы сумма выкупа была меньше, он бы все равно был беспроигрышным, потому что жизнь нобелевского лауреата в массовом сознании стоила гораздо больше, чем жизнь обыкновенного гражданина. В таком случае заинтересованные лица более внимательно взвесили бы все риски, а потому и вероятность того, что все пройдет гладко, была высокой. Согласно третьему сценарию, Гертельсман был всего лишь орудием мести, предназначенной для кого-то другого. Этот сценарий больше всего беспокоил Ванду, поскольку, если кто-то пытался использовать такую фигуру, как Гертельсман для сведения счетов, то вряд ли он будет шутить и от него всего можно ожидать. Порассуждав на эту тему, Ванда и Явор сошлись в мнении, что самой подходящей мишенью для мести может быть болгарская издательница. Но, разумеется, причиной похищения могло быть и нечто такое, о чем они не могли и помыслить.